Григорий Тютюнник - Водоворот

— Вот бритва, побрей его. Вши совсем заели. Да смотри, бритву не поломай, а то вернется сын — заругает.

— Не бойтесь, все будет в порядке.

Дверь в хату была открыта, и Орыся слышала, как Чумаченко точил о ремень бритву и разговаривал с Огоньковым.

— Ты русский? — спрашивал он.

— Русский,— тоненьким голосом отвечал раненый.

— Ну, а я из тебя…— Тут наступило молчание, только слышно было, как постанывает Огоньков и скребет бритвой Чумаченко.— А я из тебя татарина сделаю.

«Бессовестный, человеку больно, а он зубы скалит»,— сердито думала Орыся.

— Может, тебе баки возле ушей оставить? Чтоб как у Печорина? А?

— Не нужно, ох,— стонал Огоньков.

— Нет, я все-таки оставлю. В доме молодая дивчина, и надо, чтоб все по форме было.

Поздно вечером Дороша растолкал незнакомый человек и спросил густым, сочным басом:

— Вы Дорош?

— Да.

— Я к вам от Григора Тетери.

Дорош сполз с пахучего сена, наткнулся раненой ногой на что-то твердое, охнул от боли.

— Карпо Джмелик сидит со своей шлендрой в погребе и веселится. Можете брать его.

Дорош заковылял из сарая. Незнакомец придержал его за рукав:

— Карпо не дурак, у него ручной пулемет, так что смотрите, чтоб он из ваших хлопцев лыка не надрал.

Незнакомец молча пожал Дорошу руку и, перепрыгнув через плетень, зашелестел подсолнухами. Дорош взглянул на часы: двенадцатый час ночи. Вызвал Погасяна, Чохова. Приказал собираться.

Чумаченко оставил присматривать за раненым.

— Пойдем одного дезертира брать.

По двору двигалась черная фигура, рядом с ней, пританцовывая, семенила совсем маленькая: Микита Чугай и Охрим Горобец. Из полотняных торб пахло свежим хлебом.

— Насилу свой кагал угомонил, теперь можно и в путь,— торопился Охрим.— А там где-то за воротами жинка тужит. И на что я заезжал в ту Трояновку?

— Вы вроде собрались куда-то? — как в колокол прогудел Микита Чугай.

— Нужно взять Карпа Джмелика.

Микита, заслонив широкой спиной Дороша, подтянул винтовку.

— Я поведу. Командир хромает, а нам быстро надо. Пошли, хлопцы.

Роса стреляла из-под ног и обкатывалась на сапогах пылью. Ташань колыхалась в лунных узорах. Кусты хлестали бойцов по груди и плечам, оставляя на одежде темные влажные полосы.

Перебрались через бурливый поток. На дулах винтовок трепетали лунные блики. С огородов потянуло коноплей и распаренным навозом. Начиналось Залужье. Карпо засел в Обручевом дворе. Когда-то здесь жил кулак Обруч, а нынче хозяйничает Карпо. Теперь это его царство. В лунном свете четко вырисовываются силуэты погребов. В котором Карпо? Бойцы останавливаются и слышат откуда-то из-под земли музыку. Гармонь.

Поют двое: мужчина — хриплым, прокуренным, глуховатым, как из могилы, голосом, женщина — резким и писклявым. Она никак не подстроится к грустному ладу песни и визгливо выкрикивает слова, как торговка.

«Так вот где твое волчье логово»,— хмурится Микита и отдает хлопцам оружие. Под гимнастеркой взбухают мускулы.

— Вот что, хлопцы. Я сам его брать буду, а вы — у дверей, и чтоб ни звука. Если нужно, позову. Ну?

Хлопцы тенями ложатся на землю — в нос им шибает промозглый подвальный дух.

Микита стал в белой раме погреба, закрыв плечами дверь, гулко бухнул сапогом.

Бухнул еще разок. Песня затихла. Вздохнув, умолкла гармонь. По ступеням — пьяные шаги, жаркое дыхание разморенного духотой зверя.

— Кто?

— Микита Чугай. На чарку пришел.

— А я тебя свинцом в клочья изорву. Ты за жидов воевал?

— Воля твоя — ты хозяин.

Шаги покатились вниз. Ржавым скрежетом откликнулись засовы.

— Заходи,— глухо крикнули из глубины.

Микита открыл дверь, тяжелую, тюремную. В горло хлынул тошнотворный запах прелой картошки. На сапогах тускло заколыхался свет, падавший откуда-то снизу.

— Закрой дверь.

Путаясь руками в каких-то веревках, Микита нащупал широкую щеколду в виде серпа и долго не мог всадить ее в гнездо, такой тяжелой она была. Наконец щеколда с грохотом упала в гнездо, и Микита почувствовал во рту привкус ржавчины.

— Спустись на семь ступеней и стоп, а не то я на твоем брюхе звезду выстрочу.

Микита отсчитал ногами семь ступеней, остановился. Видел, будто в черном зеве печи, освещенный лампой стол и три фигуры в табачном дыму. Карпо сидел в мягком высоком кресле, голый по пояс, остриженный и крутолобый. Он держал на коленях ручной пулемет «дегтярь» и взглядом ощупывал фигуру Микиты. За его спиной стояла красивая девка с обрезанными косами и скалила зубы. Лицо позеленело от духоты и самогона. Притихший и испуганный, собрав мехи гармони, на табурете сидел слепой Виктор. Белые пальцы дрожали на черных планках. От стола к двери тянулась веревка, и Микита понял, что это при ее помощи Карпо отпирал дверь. «Однако обжился ты тут»,— с ненавистью подумал Микита, окидывая взглядом груды награбленного добра, сваленного по углам: сапоги, шапки, свитки, оружие, позолоченное кадило, седла, красноармейское обмундирование. «Не с кожей ли сдирали с таких, как мы?»

— Смотри сюда,— заговорил Карпо,— этот шрам у меня от гепеушников, этот — по пьяному делу, этот — от урканов, этот,— он скривил губы в усмешке,— за хороших девок, а вот этот, свеженький,— от красноармейцев, когда я из армии бежал. Теперь ты видишь, кто я? Стреляный, резаный, рубленый. Галька, обцелуй шрамы.

Галька нагнулась и перечмокала все шрамы.

— Видел, как уважает? Потому — нашего роду-племени. Галька Лебединец. Батько коней поставлял всему петлюровскому казачеству. Ты зачем пришел?

— Из армии убежал.

— Ага, и тебе неохота за комиссаров воевать? Ха-ха! Тогда дело другое. Галька, налей стакан.

Галька налила и поднесла гостю. Микита выпил, утерся рукавом.

— Подходи ближе.

Микита спустился со ступеней.

Карпо обвел оловянными глазами погреб, блеснул зубами:

— Дот! Крепость! Ну что ж, Микита, может, и ты вступишь в мою банду? Гуляй, душа, без контуша! Я да мои два братца-сокола навьем веревочек из чужих жил.

— Разве и Андрий тут? — похолодело все внутри у Чугая.

— А как же! Поехал с Северином на хутора. Эти маху не дадут. Поднеси, Галька, еще стакан.

Микита выпил — пошло, загудело по жилам сатанинским звоном.

— Чего притих, Виктор? А ну рвани, чтоб земля закружилась. Галька, налей еще.

Микита закрутил головой:

— Э, нет, хозяйка уже подносила. Теперь хозяину угощать.

— Вот это по-нашенски,— воскликнул Карпо. Поставил пулемет у стены, налил стакан и хотел было нести Миките, но вдруг остановился, окинул его подозрительным взглядом.