Виктор Малыгин - По дороге в завтра

В совхоз приехал работник отдела кадров треста Тюриков — человек средних лет, с гладким без морщин лицом. Он тут же разыскал Истомина, представился.

— Еще один уполномоченный! — поразился Семен Михайлович, — лучше бы опытного строителя прислали.

— Я не уполномоченный, а представитель, — поправил Тюриков. — По специальному заданию управляющего.

— Что в лоб, что по лбу… — проговорил Истомин, вскинул и задержал на Тюрикове глаза. — Гнойники вскрывать?

На лице Тюрикова не изобразилось ни удивления, ни обиды.

— Ломать косность.

Истомин поднял брови и вдруг захохотал, да так, что затрясся всем телом.

— Вот это миссия! Косность ломать? Любопытно, как это вы будете ломать, если мы ее не только не вырастили, но и не посеяли еще?

— Такое задание, — несколько смутившись, сказал Тюриков и объяснил, что хочет познакомиться с приказами по совхозу.

Истомин улыбнулся:

— Исследуйте, пожалуйста. Испытаете истинное наслаждение, да и история вам будет благодарна за столь полезный для человечества труд…

Тюриков два дня изучал директорские приказы. Управляющий трестом предложил ему найти факты бездушного отношения руководителей совхоза к людям. Перед отъездом Тюриков зашел в контору попрощаться.

— И что же вы доложите управляющему, если не секрет? — спросил его Истомин.

— Какой там секрет? Вы допускали администрирование, что подтверждают выговоры; злоупотребляли единоначалием, о чем говорит незаконное увольнение Горобца; не заботились о людях, что вынудило к побегу Бабкина и Дрожкина.

— Все?

— Там еще есть несколько формулировок.

— Что же, на формулировках люди продвигаются по службе.

— Я не для продвижения. Заставили… — Вид у Тюрикова был растерянный.

— И много вас, таких молодцов, направили ломать косность? — спросил Истомин.

— Людей в тресте хватает, да ездить-то желающих мало. Вот мне все больше и приходится быть в командировках.

— Это чувствуется. Опыт у вас есть.

— Извините, я тороплюсь с докладом в трест, задание срочное, — сказал Тюриков. — Очень жаль, что мало пришлось побеседовать.

— Тоже жалею, — признался Истомин. — С милым человеком приятно потолковать… А тресту прошу передать персональный привет от степняков. Если трест уж так болеет за нас, то от него требуется одно: не помогать нам какое-то время, хотя бы еще месяц-два. Можете передать лично управляющему…

Тюриков уехал. А вечером пожаловал с приказом треста о восстановлении на работе сам Горобец, и настроение у Истомина окончательно испортилось. И без того многое не ладилось в совхозе, а тут еще возись с такими. Вот вызовут на заседание бюро, наверняка будут обвинять в грубости. Приятнее было бы, конечно, прослыть этаким добрым дядей. Но ведь с людьми придется работать не одно лето.

Люди, каждый по-своему, радовались, грустили, мечтали. Но главным для них было то гордое чувство удовлетворения, какое вызвали первые успехи, в которых так замечательно проявились их сила и ум.

В стороне от общих радостей и тревог был Горобец. Другие страсти волновали его. Никчемный строитель, вялый человек, он не рассчитывал на снисходительное отношение к нему Истомина, на признание коллектива и чувствовал себя чужим в совхозе. Но жить по-новому прораб не собирался. Вот почему карикатура в районной газете и предстоящее заседание бюро райкома обрадовали его. Настроение у него круто изменилось. Теперь-то он отыграется за все. Ему пришла мысль написать письмо в трест и в райком партии.

Горобец остался один в вагончике, достал стопочку бумаги, подсчитал листы. Их было двадцать. «Пожалуй, хватит», — подумал он и с воодушевлением принялся сочинять, предвидя близкий час расплаты.

Он писал витиеватым слогом о том, что районная газета права, что Истомин есть истинный консерватор, да к тому же еще закостенелый бюрократ и ярый зажимщик критики, а верным пособником ему, как ни странно, является секретарь парторганизации Денисов.

«Истомин решил жестоко мстить за критику, — писал Горобец. — Однажды, приняв необычный вид, этот мастер по разносам встал со стула и, как бы направляясь ко мне, зловеще крикнул: «Вон из совхоза». Избегая возможного нападения со стороны директора, я споткнулся и чуть не лишился жизни. А что же высокоответственный товарищ Денисов? Он, закрыв глаза, прошел мимо этих вопиющих фактов и наложил резолюцию, что Истомин поступил правильно. Воспитанника детского дома Бабкина, у которого кроткий, почтительный характер и у которого родственник красный партизан, некий Букреев грозился задавить гусеницами мощного трактора С-80. Этот же Букреев, прибегнув к физическим действиям, нанес Бабкину по голове и другим частям тела побои с кровоподтеками… И что же? Букреева, которому место на скамье уголовных преступников, оставили в совхозе на почетной должности шофера персональной машины директора, а Бабкина выгнали, будто шелудивую собаку. Истомин и Денисов преследуют честных людей и поддерживают хулиганов и вредителей, которые стоят за их широкой спиной. Не далее, как вчера, средь бела дня Истомин, встретив меня на улице и подойдя ко мне, ненавистно посмотрел на меня и коварно плюнул. Истомин и Денисов взяли под свое начальственное крылышко подчиненных, они пляшут под их дудку и не сигнализируют. А также у них на поводу опасные элементы Ананьев, Калянс и прочие темные личности, преследующие далеко идущие гнусные цели. Вот и получается заколдованный круг. Я немало старался на пользу государства, чтобы распутать преступный клубок, и с этой целью написал на пятнадцати листах срочное заявление в министерство и копии в обком партии, в облисполком, верховному прокурору и в милицию. И что же указанные учреждения? Оттуда ни ответа, ни привета на мое срочное заявление, так как сигналы попали в руки бюрократов и их покровителей, которые травят меня по заранее разработанному плану. Где после этого, спрашивается, глаз справедливости? До того я думал над этим вопросом, что устал и измучился, а правды найти не могу, так как никто не прислушивается к моему голосу. Но я не зря прошел закалку, руки не опускаю и продолжаю действовать, как нас учит Советская власть, за которую я жизни не жалел. Еще будучи босоногим мальчишкой, я ходил в пионерах, а когда началась война, пошел на фронт с оружием в руках. Если меры не примете и вы, то буду жаловаться дальше и дойду до Верховного Совета…».

Горобец увлекся и долго еще изливал душу. Вот он сидит и решает судьбу своих противников. Не желает он больше пресмыкаться перед ними. Не будет Истомин упражняться в остротах на его счет. А когда он, Горобец, победит, пусть кто-нибудь осмелится тягаться с ним. Довольный собой, он перечитал письмо и написал заключительную фразу: