Виктор Малыгин - По дороге в завтра

Битюгов начал рыться в столе, вспомнив, что Анисимовой есть открытка. Валя взяла открытку: весточка от Бабкина. Значит не забыл, написал, любит. Она прочитала: «Прощай, уезжаю. Пиши до востребования. Твой дорогой Ролик». Слова «до востребования» и «дорогой» были подчеркнуты. Она пробежала открытку еще раз, и сердце ее часто забилось. Она поняла, что Бабкин издевается над нею. Валя не сомневалась, что он для нее потерян, она уже разгадала его, но все еще любила. Ах, как испортила открытка ее настроение!

Битюгов услышал, как она тихо, с тоской сказала:

— А ведь он мог быть таким же, как все.

— Не мог он быть, как все, — возразил Битюгов.

— Вот и нет человека, — тяжело вздохнув, сказала Валя.

— Да человека-то и не было, — заверил Битюгов. — Его по ошибке считали человеком.

С трудом сдерживая горькое чувство обиды, стыда, Валя проговорила:

— Неужели ему не хотелось хоть раз взглянуть на вспаханную степь, на всходы пшеницы…

Не принесла ей счастья дружба с Бабкиным. Никого не замечая, Валя шла к дому, в котором для нее и Маргариты отвели маленькую комнатушку. Там-то она и дала волю своим чувствам.

— Кто мог знать, что Ролик окажется таким? — спросила она Риту, и слезы покатились по щекам.

— Да выбрось ты его из сердца, — мягко заговорила Маргарита. — Плачешь о каком-то проходимце. Где же твоя гордость? Да и не любила ты его. Это самолюбие в тебе говорит… Ну, умывайся, переодевайся и на Тобол! — весело крикнула Маргарита. — Быстро, быстро!

Валя грустно улыбнулась и покорно пошла к умывальнику, говоря доверительно подруге:

— Всю жизнь приходится мучиться из-за своего характера. Но поверь мне, Рита, вот уже две недели веду борьбу сама с собой.

На улицу Валя все-таки не пошла.

В этот вечер так же, как и в памятный день приезда из Коскуля, никому не хотелось спать. Поселок снова заполнился песнями, смехом, шумом.

Истомин сидел в вагончике у открытого окна и слушал шумы возбужденной улицы… Вот и посеяны зерна. Посеяны в землю, посеяны в души людей. И зерна эти дали хорошие всходы.

Денисов получил от матери Дрожкина письмо. Мать спрашивала, не случилось ли что с сыном, жаловалась, что он не пишет, просила секретаря парторганизации по-родительски повлиять на парня.

Николай Тихонович в тот же вечер решил навестить провинившегося новосела.

В комнате общежития было чисто. Аккуратно заправлены кровати, на стенах простенькие рисунки, окаймленные резными рамками. Дрожкин привык к порядку и всячески поддерживал его в своем углу. Коля смутился, увидев Денисова, стал проявлять всякие знаки почтения к нему.

— Да ты, оказывается, снайпер? — улыбнулся Денисов, увидев на отвороте его пиджака значок стрелка.

— Нет. Это мне дружок подарил на память, когда уезжал из Рязани… Теперь меня комитет комсомола в футбольную секцию записал. Да и учиться надо, в вечернюю школу поступлю.

— Мать жалуется, что не пишешь, — сказал Денисов.

Краска стыда залила лицо Коли. Да, он долго не писал, стеснялся писать. Что он мог сообщить? Управляет волами… Тосковал по матери, терзался, что не пишет ей, и, бывало, думал: «Как только начну пахать целину, обо всем подробно напишу». Но вот ведь как получилось…

— Когда-то было, не писал, — угрюмо ответил Коля.

— А теперь?

— Теперь пишу.

— По дому-то, поди, соскучился? Хочешь, отпустим на недельку?

Дрожкин недоверчиво посмотрел на Николая Тихоновича, спросил удивленно:

— За что?

— Как за что? — в свою очередь удивился Денисов. — В отпуск отправляют не за провинность.

— Директор не пустит, — убежденно заключил Николай и объяснил: — Я же не отличился.

— У тебя еще вся жизнь впереди. А с директором я поговорю…

Коля волновался, он начал поправлять волосы, тереть лоб. Серые его глаза светились.

— Приедешь домой, отдохни, погуляй. Расскажи там о совхозе, привези с собой друзей; если окажутся такими же, как ты, с радостью примем их.

— А вы как со мной говорите, как коммунист, или как? — неожиданно опросил Дрожкин.

— Ну, конечно, как коммунист.

— Так ведь я же дезорганизатор, — тихо сказал Коля.

— Что ж, бывает, что и оступишься. Давай условимся так, что ты дома ничего не скажешь о своем проступке. Ведь это же была ошибка. Дома помоги матери, ну дров, что ли, запаси ей на зиму, успокой ее.

У Коли вздрагивали губы, говорить он не мог.

На другой день Дрожкин собирался в дорогу. Он накупил подарков, укладывал их в новый чемодан.

— Приеду, — говорил он Букрееву, — скажу маме: «Отвернись». Достану из чемодана туфли… Скажу сестренке: «Закрой глаза». Достану кофточку. А дядя сразу побежит за пол-литром, как только увидит ружье…

Казалось, Коля был полностью готов и тому, чтобы ехать на станцию с попутной машиной. Оставалось лишь получить заработанные деньги. В бухгалтерии потребовали приказ директора. Дрожкин сам носил приказ на подпись к Истомину. Но когда все документы были, наконец, оформлены, кассир уехал в Джасай. Битюгов посоветовал Коле разыскать его там и получить отпускные.

Денисов шел по поселку и увидел неподалеку от конторы грузовую машину, у которой стояли Дрожкин и Истомин. Значит, Николай все же уезжает, и уезжает, так и не получив денег. Директор пожимал руку парню. Что-то уж очень долго они не могут расстаться? Николай Тихонович подошел ближе и заметил в нескольких шагах от машины фотокорреспондента областной газеты Барабаша, приехавшего в совхоз три дня назад. Ах, вот оно что…

— Ты, Семен Михайлович, на старости лет в актеры записался, — заговорил Денисов, — улыбки строишь, руки пожимаешь да и Николая паясничать заставил. Разве ты не знаешь, что он уезжает с чувством обиды. Отпускных-то ему не дали.

Истомин шагнул от грузовика, крикнул:

— Уволю!

— Не горячись, — остановил его Денисов. — Кого увольнять-то собираешься?

— Бухгалтера, так его…

— Сначала надо устроить так, чтобы Дрожкин получил деньги. — Денисов обратился к фотокорреспонденту: — Вы могли бы задержаться до завтра?

— Пожалуй, — неопределенно согласился тот. — А что?

— Завтра будем провожать отпускников. Вот их бы и засняли. Придет директор, приду я…

— Ну уж меня увольте, — запротестовал Истомин.

— Это ты зря, мы же будем провожать людей не для фотокорреспондента, а по-настоящему, от чистого сердца. Так вот, — Денисов вновь повернулся к корреспонденту, — придут бригадиры, друзья. Улыбаться для вас мы, конечно, не будем. Да ведь так оно и естественнее. А завтра с отпускниками и уедете. Пожалуй, газик снарядим по такому случаю. Как, Семен Михайлович?

— Можно.

— Не могли бы вы сегодня сделать несколько снимков для нас? Мы уплатим. Лаборатория есть, вечером можно и отпечатать фотографии.