Виктор Малыгин - По дороге в завтра

— Ой, задушил, медведь! — воскликнула Рита, вырываясь, но вдруг поцеловала его в щеку.

И тут неожиданно увидела Истомина, который приближался к вагончику…

Когда Семен Михайлович скрылся, они посмотрели друг на друга, громко расхохотались и, не сговариваясь, побежали к знакомому камню на берегу Тобола.

Всю ночь Истомин не спал. Окончательно утомленный бессонницей, он обрадовался начавшемуся рассвету, уложил свои немудреные пожитки в чемодан.

На столике оставалось небольшое зеркальце и флакон духов, купленный для Марии Павловны. Он мельком взглянул в зеркальце, увидел знакомое, но такое изможденное сегодня лицо и что-то внутри возмутилось в нем. Кажется, никогда он не испытывал такого неприятного ощущения. День он всегда начинал бодрым и деятельным, потовым к большим заботам и делам.

Подъехал газик. В вагончик поднялся Букреев. Не глядя на него, Семен Михайлович сказал:

— Возьми чемодан.

Букреев стоял.

— Ты слышишь? — напомнил директор.

Михаил прихватил чемодан и молча скрылся за дверью.

А Истомин сидел еще, словно ждал кого-то, и смотрел в окно. В восемь часов, появился Денисов.

— Что с тобой, Семен Михайлович? — поразился он. — На тебе лица нет.

— Так, ничего, пустяки… зуб.

— Не в сердце ли боль-то?

— Это лучше знать больному.

— Не следует тебе ехать. Я твердо уверен в поддержке обкома.

— Оставаться с петлей на шее! Нет, нет… Пожелай мне ни пуха, ни пера.

Директор и парторг вышли на улицу, остановились у машины. В поселке начиналась привычная жизнь.

— И не жаль оставлять? — спросил Денисов.

Истомин собирался в обком отстаивать свои права. Это Николай Тихонович знал. Но он знал теперь хорошо и директора. Прямолинейный, горячий, он не терпит недомолвок и отношения доводит до предельной ясности. Как бы он не погорячился излишне, не полез на рожон, не напортил себе. Этого опасался Денисов.

— Да что ты меня хоронишь? Не на тот же я свет уезжаю, — ответил Семен Михайлович. Он по-мужски крепко обнял Денисова, сел в машину, коротко приказал шоферу: — К медпункту!

Подъехал к двухквартирному дому, в котором теперь находился медпункт. Войдя в помещение, Истомин поздоровался с Рудневой, сказал:

— Попрощаться с вами, Мария Павловна. — И какой-то сухой комок перехватил горло.

Мария Павловна была в знакомом ему легком палевого цвета платье, с широким, красиво расшитым кружевами воротником. Она смотрела на Семена Михайловича с беспокойством и казалась сейчас серьезнее, чем обычно. Ее длинные брови сдвинулись, губы упрямо сжались. Семен Михайлович постоял в замешательстве, улыбнулся.

— Не хотите ли воспользоваться оказией, проехать в Джасай за медикаментами?

Руднева молчала. Семен Михайлович крикнул нарочито сердито:

— А ну, собирайтесь!

— И не подумаю.

— Кто здесь главный?

— Я!

— Пока я!

— Вот крикну сестер, узнаете.

— Бессердечная вы женщина.

— Я провожу вас, Семен Михайлович, — просто и серьезно сказала Руднева.

Машина бежала мимо новеньких домов, мимо молодых тополей, махающих зелеными листьями. А вдогонку ей неслось по поселку:

— Семен Михайлович!.. Се-е-мен Миха-а-алыч!

Это кричал Денисов. Он только что получил телеграмму из обкома. Романов предостерегал руководителей «Степного» от необоснованных тревог, желал им успехов, обещал приехать в совхоз.

— Миха-а-йлыч! — кричал Денисов. Но люди в газике его не слышали.

Ехали в тревожном тяжелом молчании. Было душно. Горячее солнце жгло землю, изнывающую от жары под безоблачным, пустым, неблагодарным небом. На душе у Истомина в этот ясный день было смутно, как в степи во время метели. Он увидел в зеркальце лицо Марии Павловны, которая сидела на заднем сиденье, и вспомнил, что флакон духов, предназначенный для нее, так и остался на столике в вагончике.

Машина бежала, поднимая мелкую пыль, по хорошо накатанному проселку. Дорога пока пролегала по пустынным землям с характерными плешинами солонцов. Жестко шелестели сухие травы. Назойливо звенели отовсюду кузнечики. Поднимались из трав на задние латки сурки, смотрели на машину… Пустырь окончился. Перед глазами раскинулось бесконечное доле пшеницы. И Руднева спросила:

— Неужели бросите все это, Семен Михайлович?

— А что делать? — как-то беспомощно спросил Истомин.

— Не понимаю я вас, — с жаром заговорила Руднева. — Отступать не в вашем характере. Вы же мужественный человек, вы все можете. Почему вы сдаетесь?

— Мария Павловна, хорошая вы моя, я устал… Поймите, я могу бороться с природой, с трудностями, для этого меня достаточно закалила партия. Но мелкие дрязги…

— Ну, а с теми, кто занимается дрязгами, кто отравляет жизнь не одному вам, с ними кто будет бороться? Они же обезображивают землю. А где, как не на нашей земле, все должно быть красивым.

— Вот для такой борьбы у меня, пожалуй, сил не хватит.

— Значит, отступать? Мне будет очень тяжело, если вы уедете.

— Говорите, говорите, Мария Павловна.

— Мы должны не только землю пахать и строить, — продолжала Руднева, — но и учить молодых людей, как честно и мужественно жить. Если вы уедете, что о вас подумают новоселы.

— Спасибо вам, Мария Павловна, за хорошие честные слова. Мне, конечно, было бы трудно и больно оставлять людей…

«Он добрый — думала Мария Павловна об Истомине. — Он только кажется суровым, а сердце у него чуткое». А Семен Михайлович говорил:

— Самое трудное было бы для меня на полпути свернуть с дороги. Я этого не хочу. Но и оставаться дальше в таком унизительном положении не могу. Поеду в обком, если нужно — в ЦК, буду отвоевывать свои права.

— Вы очень возбуждены, — с жаром отвечала Мария Павловна. — Надо выждать время. Смирите гнев. Все наладится. Для борьбы нужно равновесие, уверенность. Вы должны послушать меня, ведь это далеко не личное ваше дело.

— Если бы так просто и понятно в жизни было… Слушал бы вас, старался бы быть примерным и жил без лишних тревог.

— Я стрелочница, которая старается не допустить, чтобы вы сошли с главного пути на запасной.

— Да вы не обижайтесь, дорогая Мария Павловна. Я и в самом деле хотел бы повиноваться вам, пусть даже недолго.

Неожиданно с большой силой рванул ветер. Погнал со всех сторон косматые шары перекати-поля; они бросались под колеса машины, мчались, прыгая и кувыркаясь, через дорогу, точно зверьки. Скоро показались тучи. Они поднимались от горизонта, сгущались, закрывая небосклон. Заиграли слабые отблески первой молнии, раздались глухие протяжные раскаты дальнего грома. Грохот приближался, нарастал. Затих на минуту и снова сорвался, зашумел в травах ветер. Перед глазами ослепительно сверкнула изломанная молния, прочертив огненной играющей нитью половину небосклона, и над самой головой раздался страшной силы громовой раскат. Казалось, дрогнула вся степь.