Виктор Малыгин - По дороге в завтра

— Собаку, что осталась у яранги, зовут Иал. Она была вожаком в упряжке. Потом стала слепнуть, ее заменила другая. Иал не могла с этим примириться. Каждый раз она приходила к нартам, становилась рядом с вожаком и тащилась с упряжкой. Наверно она думала, что помогает везти нарту. Иногда ее били, заставляли остаться, тогда она начинала жалобно выть. Какой каюр выдержит это? Ей опять позволяли идти рядом с упряжкой. Когда собаки уставали, Иал тоже ложилась рядом с ними, будто и она заработала отдых. Потом совсем плохо видеть стала, сбивалась с дороги, отставала, теперь и бегать не может, только выходит на улицу, когда нарты собираются в путь.

— Поть, поть, поть!.. — покрикивает Вири.

Собаки бегут, бегут, временами оглядываясь на него. Вот каюр гортанными выкриками подает какую-то команду. Вожак повернул морду, прислушался к голосу каюра, изменил направление.

Иногда вожак обнаруживает, что какая-нибудь из собак недобросовестно тянет постромки. Он останавливается и начинает трепать ее за ухо. Собака взвизгивает от боли, но не сопротивляется и после уже в полную силу тащит нарту.

По тундре можно проехать сотни километров, не встретив на пути ни жилища, ни человека. Снежные равнины, сопки, каменные нагромождения, опять равнины… Да есть ли тут что-либо живое? — спрашиваешь себя.

— Яранги, — говорит каюр и показывает остолом (палка с железным наконечником для торможения нарт) куда-то вперед.

Но непривычному глазу ничего не видно, кроме снега и неба, да небольших сугробов. Только по дыму, что стелется над снегом, и по лаю собак, я догадываюсь, что «сугробы» на самом деле — яранги оленеводов.

Перед человеком, умеющим наблюдать природу, тундра раскрывается во всем своем многообразии. Настороженное ухо охотника слышит шорохи зверей, острый глаз его замечает на белом ровном снегу их следы или их самих.

— Песец, — говорит каюр.

— Где? — недоумеваю я.

— Э, вон где…

Надо долго всматриваться, чтобы разглядеть в снегу три черные точки — два глаза и нос зверька, белая шерстка которого сливается со снегом.

Иногда зимний пейзаж разнообразят потоки горных, не замерзающих рек. Минуя одну из таких рек, мой спутник замечает:

— Сюда часто выходят выдры на водопой. Песец не боится выдры. Чукотский песец со всеми обитателями тундры уживается — и с выдрой, и с лисой, и с зайцем.

На снегу вырисовываются отпечатки крупных звериных лап, виднеются следы поменьше и еле заметные следы птиц. В тундре обитают полярные совы, глухари, филины.

Мы видим, как в стороне кто-то отчаянно раскидывает снег, будто беспокойный разгорающийся костер метет дымом.

— Вместо песца беркут в капкан попался. Полез, куда не следует, — смеется каюр.

Огромная, с мохнатыми толстыми ногами птица бьет крыльями, взметая снег. Спина ее, окрашенная в серый и коричневый цвета, кажется теперь поседевшей от снега, в глазах — отчаяние и гнев.

Мы мчимся дальше, и вдруг каюр резко останавливает нарту. Собаки бросаются в сторону; из-под разворошенного снега вырывается пар. Перед нами крошечное озерцо, где вода имеет температуру, близкую к точке кипения. Капризы природы: снега и кипяток, бьющий из земли!..

— Все равно баня, — смеется Вири. Он успел соскочить с нарты, дотронулся рукой до воды. — А кочегарка отсюда далеко — на Камчатке…

Вири пытливый, наблюдательный и любознательный человек. Он окончил сельскую школу, учился в школе колхозных кадров и собирается ехать учиться в Ленинград. Вири ведет дневник, в который заносит свои наблюдения над природой и животными, записывает легенды и сказки, сочиняет их сам. Он не был на Камчатке, но читал о камчатских вулканах и знает, что горячие ключи, которые бьют на Чукотке из-под снега, связаны с действующими вулканами этого полуострова, подогреваются их жаром.

— Вот какие чудеса бывают, — в раздумье говорит Вири и умолкает, видимо, пытаясь представить, как это происходит.

Проникая по трещинам скал в глубь земли, холодные грунтовые воды нагреваются до высокой температуры и вновь появляются на поверхности, точно гейзеры… Мы наблюдаем, как над обледеневшими сугробами клубится пар, как над ним в один миг исчезают падающие сверху ленивые снежинки.

Мы уже сделали не один привал, не раз соскакивали с нарты и бежали, чтобы согреться. Незаметно сгустились сумерки. В темноте мелькнул огонек, и упряжка прибавила прыти. Спустя полчаса мы были в промысловой избушке и, сидя у чугунной, раскаленной докрасна печки, пили чай и слушали рассказы охотников.

Раньше охотники коротали ночи и прятались от пурги в холодных палатках. Это было очень тяжело. Приходилось часто оставлять промысел, уходить в стойбища и затем снова возвращаться на урочища. Сейчас убежищем охотников во время промысла служат деревянные избушки, которые все чаще можно встретить в этих местах.

— Теперь мы выходим в тундру на весь сезон, — рассказывают охотники. — Некогда домой ездить. А то проездишь — того и гляди на капкан наметет снегу или ветром оголит его, — песец не поймается.

Чтобы заманить песца в капкан, охотники разбрызгивают по дороге к капкану кровь животных или разбрасывают поджаренные кусочки мяса. Зверь идет на запах. И обычно завершает свой путь в искусно замаскированной ловушке.

У песцов и лисиц очень тонкое обоняние. Они издалека слышат запахи мяса, рыбы или крови, но очень быстро распознают и посторонние запахи. Если охотник будет ходить к капканам в одежде, пропахшей табаком, жиром или керосином, то ни песец, ни лиса не подойдут к ловушкам. Не попадется зверь в оголенный или занесенный снегом капкан. Ловушка должна быть чуть прикрыта снегом.

Каждый день охотники осматривают капканы. Пропусти два-три дня, и песец, попавшийся в ловушку, успеет перегрызть лапу и уйти, или же его заедят волки, растерзают вороны.

Долго рассказывают нам охотники о промысле, о теперешней своей жизни, о людях. Вспомнили они и о прошлом, — приходил страшный голод в лютые зимы после плохой летней охоты. Он двигался, неумолимый и грозный, и не было от него нигде спасения.

Охотник Анахак рассказал, как в одну из таких страшных зим его отец лишился ноги.

— Скупать шкуры приехали иностранные купцы. За гроши они забрали все шкуры, какие были в селе, а было их мало, и то, что люди получили, не спасало их от голода. В яранге отца поселился крупный купец. Отец думал, что большой гость желает ему добра. Купец знал наш язык. Когда он был пьяным, то сказал отцу: «Слыхал, ты хороший бегун. Если быстрее собаки попадешь в Уэлен, я дам тебе много еды, табаку и патронов. Я поспорил с приятелем, что ты опередишь собаку». От нашего села до Уэлена очень далеко. Но чая нет, табаку нет, мяса нет — думал отец, — семья голодает. И он согласился. Отцу не удалось добежать до Уэлена. Он повредил себе ногу и, голодный, беспомощный, еле доплелся домой. Купца уже не было.