Виктор Малыгин - По дороге в завтра

Пурга, против ожиданий, стала заметно стихать. Попив еще чаю, хозяин вышел на улицу. Но скоро вернулся и сообщил, что стадо оленей, которое пасет Клей, стоит около стойбища у сопки, хотя еще вчера оно было далеко в тундре. Я решил на следующий день встретиться с прославленным пастухом.

Было уже светло. Серые, белые, темные олени, тесня друг друга, стуча ветвистыми рогами, табунились на равнине, разгребали передними ногами снег, щипали мох. Завидев меня, крайний олень вскинул голову, увенчанную рогами, похожими на сухой куст ольховника. Поднял голову еще один олень, трусливо озираясь по сторонам… Перепуганное стадо готово было рвануться с места.

Но пастух уже спешил нам навстречу. Узнав, кто мы и откуда, он рассказал о только что проведенной ночи… Непогода застала стадо в открытом месте. Клей особенно беспокоился за молодых оленей, которых мог погубить резкий со снегом ветер. Пастух решил перегнать стадо к сопке у стойбища. Он закутал в шкуру трех, наиболее слабых, телят, поместил их на нарту и повез. Несколько часов тащил Клей нарту с телятами. За нартой шли важенки, а за ними — все стадо.

Уставшего, но удовлетворенного благополучным исходом пуржистой ночи Клея сменил другой пастух. Но Клей не пошел отдыхать. Он решил угостить приезжих свежей олениной. Председатель колхоза дал на это согласие.

Снова скрипят певуче полозья. Снега и снега да угрюмые сопки проносятся мимо. К ночи затушевываются снежные дали, тают очертания сопок. Мороз крепчает. Он захватывает дыхание, выжимает слезы, тут же превращает их в льдинки. Но природа, словно желая порадовать одиноких путешественников, показывает им удивительное зрелище.

На небе возникают огненные всполохи. На розоватом своде вспыхивают, гаснут и снова вспыхивают, передвигаются, играют синие, зеленые и красные полосы; будто кто трясет вверху махрами огромного светящегося разноцветного шарфа. Снег тоже заиграл огнями, ожил. Словно на небе, на земле, во всем мире метет многокрасочная метель без снега…

Каюр остановил собак, и мы, сидя на нартах, как завороженные, смотрим в небо. Я взялся за записную книжку, но вскоре отложил ее… Это не поддается описанию. Я спросил у каюра, как бы он стал рассказывать о полярном сиянии человеку, который никогда не видел его. Вири улыбнулся и сказал:

— Пиши.

Затем он поведал мне о фантастическом поверье, существовавшем среди охотников:

— Где-то далеко в снегах стоит большая — самая большая среди всех, какие только могут быть, яранга. Стены ее сделаны из чистого и прозрачного, как хрусталь, льда. В хорошую погоду, когда на небе нет туч, а на земле не метет пурга, вокруг яранги ходят большие люди, нарядные, разноцветные одежды которых отражают лучи и заливают волшебным светом ночное небо…

…Много-много дней и ночей кочуем мы с Вири по тундре. Уже наступила полярная ночь. Мы все ближе к побережью, концу нашего пути.

По бездорожной, покрытой глубоким снегом, тундре мчится нарта. Едут двое: лектор и каюр, погонщик собак. Далек их путь. Отдыхать, сушить одежду, кормить собак приходится им под открытым небом.

Вдали вырисовываются сугробы. Наметанный глаз погонщика сразу же распознает жилища охотников… Скоро встреча с людьми, желанное тепло, отдых.

Приезжих встречают все жители стойбища. Помогают им разгрузить нарту, приглашают в лучший дом, угощают чаем. Чаепитие в тундре — начало всякому делу.

Хозяйка, заметив на ногах лектора мокрые меховые торбасы, достает свои и предлагает их гостю. Потом его расспрашивают о новостях, о знакомых, о том, как промышляют зверя охотники соседних стойбищ.

— Когда придут пароходы из Владивостока?

— Какие картины показывают в кинотеатре в Анадыре?

— Когда в тундру выедет с товарами развозторг?

Верещагин знает из опыта: надо начинать беседу с примеров, близких слушателям. Да хотя бы и биография самого лектора… Ею повсеместно интересуются. «Где рос? Кто был отец, как он жил?». Что же, она может быть неплохой иллюстрацией к рассказу о строительстве новой жизни. Родился Верещагин в стойбище Ильмоуэ, далеко в тундре, в теснине между угрюмыми сопками. Отец его, так же как и дед, всю жизнь кочевал в поисках лучшей доли и не находил ее. Но когда подрастал сын старого кочевника, над холодной тундрой уже поднималась заря нового дня.

— Сколько у вас в стойбище новых домов? — будто между прочим спрашивает Верещагин.

Собеседники перечисляют.

— А раньше сколько было?

На лицах возникают улыбки. До революции во всем районе было три деревянных домика. В них жили урядник да купцы.

— У кого из вас дети теперь не учатся? — спрашивает пропагандист.

Охотники молчат: нет таких.

— А раньше на всей Чукотке не было ни одной школы для местного населения, — говорит Верещагин.

Уже близится полночь, а беседа все еще продолжается. Вот и камелек погас и надо вновь разжигать его, чтобы снова угостить приезжих горячим чаем. Хозяйка сначала с безразличным видом сидела у костра и подбрасывала в него растопку, но потом увлеклась беседой и, заслушавшись, забыла о нем.

Пропагандист оставил стойбище и находится в пути к другому, а охотники все еще беседуют о новостях, принесенных им. И вслед за нартой, скрывшейся в снегах, идет молва от одного населенного пункта к другому о человеке, который ездит по селам и стойбищам и учит чукчей и эскимосов жить по-новому.

— У него уши открытые — все слышит, что говорят.

— Глаза у него далеко видят, не двоят. Да и голова у него хорошо думает.

…Лектор сидит спиной к каюру, слушает однотонный скрип полозьев, смотрит на ослепительно белый снег, вспоминает свои первые поездки по тундре.

Однажды зимой он выехал в Танюрерскую тундру. Первая остановка была в местечке Мильгигакуль, в 150 километрах от устья реки Танюрер. Верещагин рассчитывал застать здесь стойбище. Но оленеводов не оказалось на месте, и нарта снова двинулась в путь. Не раз поднималась и затихала пурга. В холодных пещерах путники пережидали непогоду. Кончились продукты. Они стали добывать себе и собакам пищу, охотясь за дичью и зверем… Стойбище нужно было разыскать во что бы то ни стало. Оно находилось в одном из наиболее отсталых уголков Чукотки. Верещагин знал, что здесь еще сильно влияние кулака и шамана.

Только на исходе второго месяца удалось обнаружить кочевников, которые ушли со своими стадами на новые места.

Приезжих встретили настороженно.

Войдя в ярангу. Верещагин сбросил кухлянку и, согнувшись, влез в полог — маленькую комнату из оленьих шкур. Он попал в жилище бедного оленевода Куркыля.