Виктор Малыгин - По дороге в завтра

— Будет пурга, Напаун, — предупреждали его. — Лучше повремени.

Бывалый охотник Напаун и сам замечал признаки надвигающейся бури. Собаки, предчувствуя ее, уже ежились около яранги, жались друг к другу. Но остановить Напауна было невозможно.

Небо, и без того темное, все больше темнело. Когда Напаун проехал километров тридцать, началась пурга. Собаки изнемогали, порывами ветра их сносило, обессилев, они падали, и над ними мгновенно вырастали сугробы. В такую погоду остается только одно: ждать, пока занесет снегом. Но Напаун дорого ценил каждую минуту. Шатаясь от усталости, он шел впереди собак и указывал им дорогу. Высоко поднимая ноги, разгребая глубокий по пояс снег, почти ничего не видя, он продвигался вперед. Когда собаки начали отставать, он привязал к себе вожака и потащил упряжку за собой. Остановился он лишь тогда, когда никакая сила не могла больше заставить собак двигаться. Тогда он сел, поставив на ребро нарту. Ветер быстро накрыл его снегом, и пропитанная потом меховая одежда замерзла и стала жесткой, как моржовая шкура яранги. Очень хотелось спать, но необыкновенным напряжением воли он отгонял сон, думая об одном: не уснуть, не замерзнуть, скорее продолжить путь. Когда пурга немного утихла, он сильнее, чем раньше, погнал собак.

…«Не даст погода Напауну в срок объехать все стойбища», — думали в райкоме.

Вдруг под окнами заскрипели полозья, раздался визг собак, стукнула дверь, и в комнату ввалился заросший, обледенелый человек.

— Ой, брат ты мой, наверно, опоздал, — сказал вошедший, ни к кому не обращаясь.

— Напаун, это ты? — радостно воскликнул секретарь райкома.

Каюр не ответил, как-то странно закачался и упал. Когда Напаун проснулся и увидел знакомые лица, он тревожно спросил: «Опоздал?». Ему ответили, что он вернулся на сутки раньше поставленного себе срока.

Жизнь мастера резьбы и рисования по кости Хухутана была заполнена событиями, к которым он не мог остаться равнодушно-холодным. И как бы передавая биение своего сердца, он рассказывал в своих произведениях о радости этой жизни, о бурных процессах, происходящих в родном крае, активным строителем и преобразователем которого он был сам. Но как в каждом определяющемся художнике, в нем жило мучительное чувство неудовлетворенности своими творениями, чувство долга перед темами, какие в избытке выдвигала действительность. Его картины, как он считал, были лишь отголоском, слабым отзвуком жизни. Ему хотелось создать такую картину, которая бы отобразила самую суть перемен, показала убедительно и ярко силу, поднявшую его, как художника, окрылившую мысли и чувства.

Ничем примечательным не отметила судьба молодые годы охотника Хухутана. Равнодушная и скупая, она отвела ему место в жизни, равное тому, какое было положено тогда жителю тундры. Он знавал первые радости детства, когда вместе с отцом пас оленей, проверял капканы, ходил по льду, выслеживал нерпу. А когда подрос, взвалил на свои плечи нелегкое бремя жизни. Как отец, как дед, как сосед по яранге, он старался не узнавать горе и напрасно искал радость, которая, скитаясь, должно быть сбилась с дороги и блуждала где-то в тундре. Он испытывал долгие и тревожные дни разлуки с семьей, неизбежные в жизни охотника, он привык возвращаться из тундры усталым и голодным, часто без песцов, а с моря — без нерпы. В свободные дни он подолгу сиживал на берегу, обуреваемый унылыми, как всплески морской волны, думами. В его пологе тоскливо горели жирники, и долгими ночами журчали тягучие сказки.

Жил Хухутан, как все охотники. Только, может быть, дар отображать в рисунках виденное отличал его от остальных. Вернется ли, бывало, с берега, приедет ли из тундры, он обязательно сядет за рабочий столик и, сверкая своими черными глазами, склонится над подготовленным для работы моржовым клыком, заменяющим полотно.

В его картинах не было художественного вымысла. Он изображал лишь то, что видел, что пережил… Изображая на кости внутренний вид яранги, он с добросовестностью фотографа до мельчайших деталей фиксировал все ее убогое убранство. Вы видите нарты, поставленные по случаю лета на отдых. На веревках, протянутых в разных направлениях, висят куски мяса, рыба, обувь, рукавицы, подвешенные для просушки. Охотничья сумка и винтовка поставлены в угол. Дымит камелек, над которым висит железное ведро. Женщина сидит на корточках и заглядывает в ведро, кулаком одной руки протирая глаза, заслезившиеся от дыма. Видно, ее муж только что вернулся с охоты, и она готовит ему обед.

Цвета и краски своей родины, деятельность и быт своего народа запечатлел в картинах охотник Хухутан. По смелости линий и чистоте рисунка Хухутан, пожалуй, не имел себе равных среди мастеров. Но с горьким чувством разочарования мастер сознавал, что в своих произведениях он лишь копирует картины отца.

Хухутан не был слепым подражателем. Нет! Он брал темы своих произведений у жизни. Но застоявшаяся, медлительная, словно застывшая от морозов жизнь тундры, как и ее пейзаж, не менялась веками, она была такой же, как и год, как десять, как сто лет назад… Суровая тундра, да беспокойное море, да сопки, да льды. Не этот ли пейзаж веками изображали художники Чукотки! А на фоне такого пейзажа — одинокая яранга, нарты, на которых охотник возвращается с промысла, и другие эпизоды однообразной жизни охотника. Подобные картины из поколения в поколение повторяли одна другую. Воображение художника было словно сдавлено морем и тундрой, дальше которых не раздвигался его горизонт, оно не имело пищи и крыльев, чтобы подняться.

Иногда художник уходил от серой неприглядной действительности. Это было тогда, когда сказка навевала образ о храбром мальчике, не боящемся зверей. И вот на клыке в окружении зверей возникал огромных размеров мальчик, что должно было олицетворять силу и неустрашимость человека. Но такая картина была мало правдивой, непонятной, так как охотники, плохо вооруженные, живущие одиночками, не были тогда хозяевами тундры.

Но вот иные, властные мотивы зазвучали в рисунках художника. Его острый глаз и восприимчивое сердце жадно ловили новые темы, которые теснились в водовороте событий, нахлынувших на его край. Он так же, как и раньше, выходил на берег. И море, прежде погружавшее его в тяжелые думы, теперь раскрывалось перед ним с новой неожиданной стороны. На море он видел пароходы, которые везли для охотников машины, снаряжение и продовольствие, на пароходах ехали люди, посланные Советской властью, чтобы помогать охотникам перестраивать жизнь. Он видел в воздухе самолет, который вез врача к роженице в далекое стойбище. На его глазах вырастали мачты радиостанций, через моря и сопки связывающие его народ с Москвой. С нетерпением художник брался за новые темы.