Аркадий Филев - Горизонты

— А зачем же, скажи, тогда их учат? — поддержал меня отчим. — Ведь он по науке, может, дальше самого Никитича видит. Зачем же молчать? Не-е-т, молчать не надо… Раз жизнь требует слова, надо говорить! Так и дальше действуй.

В понедельник рано утром отчим повез меня и еще двоих таких же, как я, школяров в Осинов-городок. Мы все трое лежали в санях на сене под тулупом и молча поглядывали на заснеженные деревья. Вот на полянке высокие белоствольные березы. На розовом, брусничного цвета небе я увидел, будто висят черные шапки.

— Смотри-ка, — шепнул я. — На верхушках-то берез…

— Да ведь это глухари! — воскликнул отчим и забеспокоился. — Ружье-то не прихватил… Э-э-э, ведь даровое мясо… — досадовал он и озирался по сторонам.

А я смотрел и повторял про себя:

— Ведь даровое мясо, — повторил отчим, поднимаясь в гору. — Теперь, может, и не поешь мяска-то…

— Почему?

— Когда еще твоя очередь дойдет, — опять с сомнением в голосе сказал он. — Сразу-то всем не хватит. Сколько скотины-то надо бить? Вот и говорю — даровое мясцо, — и отчим надолго замолчал.

Однажды зимним утром в наш мезонин вошла женщина, закутанная шалью. Я подбежал к ней, почему-то думая, что приехала ко мне мать.

Вошедшая сбросила с себя темную, в большую желтую клетку шаль. Передо мной стояла молоденькая стройная девушка в очках.

— Я таким тебя и представляла, — сказала она. — Мне мама писала о тебе. Давай знакомиться… Зина, — и девушка протянула мне руку, еще холодную с мороза.

— Грейтесь, — указывая на печку, пригласил я. — Только что растопил.

— Не привыкла к теплу…

Зина сняла очки, протерла стекла беленьким платком и, снова надев их, принялась раздеваться. Она сняла коричневое пальто с черным под котик воротником и такой же отделкой на рукавах. Дотронулась до вязаной шапочки с пышной голубой кисточкой на макушке, но не сняла ее, спросила:

— Мама еще на дежурстве?

— Она вечером вернется.

— Тогда будем чай пить, — и Зина, сняв шапочку, взялась за чайник.

Потом она нарезала ломтики хлеба и, залив их на сковородке яйцами, поджарила. Она никак не хотела есть одна и вое время угощала меня. У Зины, как я сразу заметил, были большие голубые глаза и длинные черные ресницы. Они напоминали крылышки бабочки.

Зина была старше меня лет на пять-шесть, но она не сторонилась, охотно рассказывала мне о своем техникуме, о подругах. Я узнал, что она закончила сестринское отделение и приехала работать.

В первый же час она перебрала на полке все мои книги и, не найдя для себя подходящих, попросила сходить вместе с ней в библиотеку.

В тот же день я познакомил Зину с Анютой Кочергиной, сказав ей, что привел нового читателя. Оказалось, что Зина со многими книгами была знакома, а те, которые ей предлагали, она подолгу рассматривала и, перелистывая страницы, быстро пробегала их взглядом.

— А про любовь у вас есть? — тихонько осведомилась она у Анюты.

Анюта Кочергина кивнула головой и тотчас же подобрала ей целую стопку. Зина снова вглядывалась в страницы. Выбрав для себя подходящие книги, она сказала:

— Я теперь ваша постоянная читательница. Две книжки беру, а остальные приберегите, пожалуйста, для меня, — и доверчиво улыбнулась. — Страсть не люблю сухих, рассудочных…

Когда мы с Зиной вышли на улицу, она похвально отозвалась о библиотеке, заметив, что этот дом в Осинов-городке для нее самый дорогой.

— Я тоже здесь люблю бывать, — сказал я.

— Тогда мы с тобой настоящие друзья! — воскликнула Зина.

Потом мы зашли в Нардом. В зале было холодно и неуютно.

— Как же вы тут на спектаклях сидите? — удивилась Зина.

— Надышим и сидим… Силач Шуль был, так лампы даже тухли от жары.

Улыбнувшись, Зина покачала головой и вдруг задумалась. По пути зашли мы в больницу. Анна Павловна обрадовалась дочери.

Вернувшись домой, мы принялись готовить обед. Зина надумала делать котлеты. Прикрепив к краю стола мясорубку, я перемалывал мясо. Котлеты получились вкусные, и вечером Анна Павловна похвалила нас.

Работа в больнице Зине нравилась. Иногда она уходила на дежурство в ночь, а утром, возвратившись домой, сразу бралась за книги. Казалось, она не читала, а глотала их. Я удивлялся, как она быстро с ними управлялась. Часто ходила в библиотеку, и меня просила принести ей какую-нибудь новую книгу.

Иногда я играл с Зиной в шахматы. Она играла хорошо. А вот на лыжах ходить не умела. По ровной местности еще ничего, а как только встретится горка, она уже не могла стоять на ногах. Как-то Зина упала на спуске горы, лыжи убежали далеко вперед. Она поднялась и стала разгребать снег руками. Я понял, что Зина в снегу потеряла очки. К счастью, мы вскоре нашли их.

— У тебя золотые глазки, — похвалила она меня.

Однажды вечером Зина откуда-то принесла целую связку старых, пожелтевших от времени тоненьких книжечек с яркими обложками. В них говорилось о сыщике Нате Пинкертоне. Я взял одну из книжек и так увлекся этим Пинкертоном, что позабыл и про домашние задания. Книжки лежали в стопке на подоконнике. Прочитав книжку, я перекладывал ее на другой подоконник.

Как-то вечером я вернулся домой и хотел читать очередную книжку, но их на подоконнике не оказалось. Зина сказала, что приходил Дмитрий Евгеньевич и, догадавшись, что книжки читает его ученик, забрал их.

Больше этих книжек я никогда не видел и не жалел об этом. Я и тогда не любил книг с неправдоподобными историями. Но странно, я охотно следил за ловким Пинкертоном. Хотя и знал, что подобного в действительности быть не могло, но ловкий сыщик будто на веревочке тянул меня за собой, и я жил вместе с ним какой-то странной запутанной жизнью. Однако исчезновение этих книжек сожаления у меня не вызвало, и скоро я их совсем позабыл.

Зина однажды вечером возвратилась домой веселая, счастливая. Лицо ее так, и пылало, она не могла скрыть радостной улыбки. Улыбались ее большие голубые глаза, ее губы. Иногда на какое-то время она, казалось, замыкалась в себе, мои слова не доходили до нее, она просто не слышала их. И я понял, что у нее произошло или происходило что-то очень важное. Она, казалось, безотчетно радовалась какому-то чуду, будто увидела мир впервые. Зина была счастлива. И мешать этому не надо, пусть улыбается, радуется своему чуду, своей находке… Пусть она, думал я, побудет с этим новым чувством подольше наедине. А потом не вытерпит — расскажет.

И не вытерпела…

Как-то вечером Зина вошла в комнату, быстро и легко сбросила с себя коричневое пальто с узким черным воротником и, схватив меня за руки, начала кружиться.

— Дружочек, ты понимаешь, как мне весело! Только ничего ты не понимаешь… Так мне хочется петь, танцевать…