Арон Эрлих - Молодые люди

Она улыбнулась Алеше, как старому знакомому, крикнула своим спутникам: «Миша! Ваня!.. Пока!» — и помахала им рукой на прощанье. Догнав Алешу, она сказала с веселым укором:

— Ну и спасибо вам, товарищ Громов! Поверили мы вам: девушки — это сила!

И расхохоталась.

Даже грубая рабочая одежда нисколько не портила ее жизнерадостной, сверкающей красоты: темные, глубокие глаза сияли весело, нежным пушком едва приметно была тронута верхняя губа, а удивительно подвижной рот знал тысячу разных улыбок — и простодушную, ласковую, и лукавую, озорную, и проницательную, то озабоченную, то насмешливую.

Лида Васильева — так звали ее — тоже из новоселов, приехала она из Чернигова с эшелоном украинских добровольцев. Работает штукатуром в строящемся бессемеровском цехе. Постояли, познакомились.

Потом Алеша пошел ее провожать. До женского общежития было очень далеко, и это послужило закреплению знакомства.

— Наслушалась ваших речей и загорелась, совсем ошалела в хлопотах, честное слово… Стала агитировать у нас в общежитии. «Возьмемся, говорю, девочки! Будем, говорю, спасать ребят, благородное дело!» И сговорились мы приглашать мальчишек на наши вечера в красный уголок. А у нас не уголок, — похвалилась она, — а почти что зал, больше сотни народу можно поместить. «Давайте, говорю, докажем!» Ну и доказали, хлебнули горя. Вам поверили…

Она со смехом вспоминала, как в прошлую субботу в красном уголке проходил у них вечер встречи с ребятами, вечер вопросов и ответов.

— У нас Тина… ну, это Алевтина Алексеевна, наша воспитательница… Заранее сговорилась с физиком, математиком, преподавательницей литературы, с инженером-строителем, врачом. Разработан был очень интересный вопросник: что такое атомная энергия, какие проектируются аппараты для механизации штукатурных работ, что такое дружба и что такое любовь, ну, еще — в чем суть кибернетики, и так далее… Разослали пятьдесят пригласительных билетов мальчишкам. Я для вас один билет берегла-берегла, да не могла дознаться, где вы живете…

— Жалко. Вот это очень жаль, — огорчился Алеша. — Я вам запишу адрес для другого раза.

— Ой, что вы! Теперь уже никаких таких вечеров! Кончено! Теперь у нас вахтерам строго-настрого приказано гнать мальчишек в три шеи, даже к крыльцу ИХ не подпускать…

Стыдно сказать, что получилось из этого вечера вопросов и ответов, так хорошо задуманного. Как раз когда начались самые интересные разговоры про любовь, пришлось двух гостей, пьяных в дым, выволакивать, как мертвые души, за руки, за ноги вон из дому… И когда только успели нализаться! Перед началом вечера у входа дежурила девушки с красными повязками на рукавах — распорядительницы. Кажется, уж так они придирчиво всматривались, чуть ли не внюхивались в каждого приглашенного — все было в порядке… И вдруг!.. А после, когда начались танцы в коридоре, еще хуже получилось: так набезобразничали трое хулиганов, что Алевтина Алексеевна милицию вызвала, иначе было не справиться.

— Ну, сами понимаете, конечно… никаких теперь мальчишек! Наше общежитие стало вроде монастыря. Ох, и взяла меня в работу наша Тина, пилит и пилит до сих пор. «Ну, Лидка, говорит, твоя это была затея?.. Ну, спрашивает, где же она, ваша хваленая облагораживающая девичья сила?» — «Это, отвечаю, не я придумала. Это, объясняю, у нас на активе один такой, товарищ Громов по фамилии, очень лестно про нас, девушек, выразился, просил непременно испробовать, проверить».

Лида, делясь даже столь печальными последствиями благородного опыта, не теряла звонкой веселости.

Стемнело. Когда добрались до «монастыря» — сильно вытянутого трехэтажного дома с широким крыльцом, — еще долго не расставались.

— Нет, все-таки обидно, — пожаловалась девушка, но, даже жалуясь, она так и светилась улыбкой. — Честное слово, до того обидно за наших ребят! А поглядели бы вы на китайцев! Сколько их у нас на бессемере работает, а я ни разу пьяного у них не видела, грубого слова не слышала…

— Но объясните, пожалуйста, — заинтересовался Алеша, — как это вы с ними разговариваете… с китайцами? На каком языке? Как ухитряетесь понять друг друга?

— А очень просто. — Улыбка ее стала еще светлее, еще приветливее. — Говорим, говорим, руками, пальцами вот так себе помогаем. Смотришь, и доходит, разбираться начинаем… Ну конечно, и два-три переводчика есть.

— И окрестили вы их — Миша, Ваня, я слышал… Странно!

— А что ж тут странного? По-ихнему Ван Цзи-вей — значит, по-нашему, самое подходящее будет Ваня. Другого звать Мао Ши-хуан — выходит, по-нашему, вроде Миша. Хорошие ребята, такие воспитанные, такие культурные… А простые ихние крестьяне! Многие только-только неграмотность ликвидировали…

Девушка опять склонила к плечу толсто укутанную лукавую головку, жалуясь:

— А хочется ведь иной раз и не по-китайски, а по-русски душу отвести с кем-нибудь, к кому по-настоящему потянет… Ходишь, смотришь, ищешь — с кем?

И вспыхивают, бегают взапуски искры-бесенята в темных глазах, задорные сияют ямочки на щеках, губы дрожат в новой, опять особенной, настороженной, выжидающей и призывной усмешке. «Будь смелее!» — казалось, звали и ямочки, и рот, и глаза.

И Алеша осмелел:

— С кем? Хотите со мной?

— А отчего же… Я с удовольствием.

Обменялись адресами, условились, что будут извещать друг друга о свободных вечерах… Вот девушка сняла рукавицу с правой руки, Алеша на прощанье долго пожимал ей руку, шершавую, маленькую, но крепкую. Вот он уже закурил на обратную дорогу.

— Вместе будем ходить в клуб, в кино, — обещал он. — А зима придет, станем вместе на каток бегать… Идет?

— Отчего же нет? Заметано.

Шел мимо паренек в коротком, по колени, распахнутом ватном пальто с поднятым и развевающимся на ходу барашковым воротником, в кепке набекрень. Шел, слегка покачиваясь, и вдруг резко обернулся к Алеше и со словами: «А ну, браток, угости покурить!» — вырвал у него изо рта папиросу. Опухшее, воспаленное лицо со щелочками мутных и наглых глаз… Но лица больше не было, была сгорбленная, неторопливо удаляющаяся спина. Алеша рванулся было вслед, но девушка ухватила его за локоть, не пускала, шептала:

— Ну что вы! Связываться еще! Охота была… Подумаешь, папироску вырвал! Ну и черт с ним!

Спина все удалялась. Но в памяти отчетливо сохранилось лицо, потное, со взмокшим чубом из-под повернутой набок кепки.

Нет, не лицо — свиное рыло!

— Ну и скотина…

— Тише!.. Тише, бога ради!

Алеша глядел то на девушку, так цепко повисшую у него на локте, то в глубь опустевшей снова улицы. Но облик паренька в кепке точно отпечатался в его воображении: тусклый, остановившийся взгляд, налитый злой мутью. В Алешином сознании лицо это обретало значение символа, вбирало в себя всю мерзость, какой заражена была какая-то часть нынешней молодежи.