Арон Эрлих - Молодые люди

Юра с улыбкой вслушивался в новую песенку на мотив старинного мещанского романса «Маруся отравилась». В песенке девушка, обманутая и брошенная, с горя вонзила в себя «тринадцать столовых ножей». В институте «Склифосовскав-в-ва» двенадцать дежурных врачей благополучно извлекли каждый по ножу, а когда главврач собирался вынуть и последний, девушка закричала, чтоб не «цапали руками» и дали ей спокойно умереть. Труп бедной Маруси сожгли в крематории, и тогда вновь объявился соблазнитель, раскаиваясь, «в тоске и в горе» признался:

Юра от души рассмеялся, когда песенка была допета. Он поздравил Вадима с отличным пополнением репертуара. «Артист», пощипывая струны, дожидался и Алешиной похвалы. Но Алеша промолчал, с особой старательностью всовывая Толино письмо обратно в конверт.

— Да, песенка что надо! Только и она не каждому по сердцу, — огорчился певец. — Есть люди — шуток не терпят, юмора не чувствуют.

— Ты имеешь в виду меня? — улыбнулся Алеша.

— Да, похоже, что и ты из этой породы.

— Не сердись. Ну, не понравилось мне. Что тут сделаешь? Согласен, рифмы ловкие. А вот смысл твоей новой песенки неприятный, по-моему.

— Трудно тебе угодить, — после долгой паузы, переглянувшись с Самохиным, сказал Вадим.

— Пожалуй, и вовсе невозможно это, — поддержал Юра.

— Вон как! Почему же вы так вдруг отчаялись во мне?

— Почему? Потому что такая твоя позиция, — вызывающе ответил Самохин. — Потому что ты, неизвестно почему, держишься свысока с нами… Ну, если не свысока, то по крайней мере снисходительно… Разве не правда?

— Чушь какая! — Алеша с удивленной улыбкой поглядел на Самохина, потом на Королева в явной надежде, что тот защитит его от этакой несправедливости.

Но Вадим подтвердил:

— Совершенно верно. С самого приезда живешь на отшибе. Гордишься собой очень… Знай, мол, каждый сверчок свой шесток! А что живем вместе, так мало ли кого судьба сводит на целине в одной комнате.

— Да что с вами? Юра! Вадик! — взывал Алеша и потребовал, чтобы они в доказательство привели хоть что-нибудь, хоть один какой-нибудь пример.

— Глушков! — объявил тогда Вадим.

— Что Глушков?

— Презираешь. Видеть его не можешь. Даже голоса его не переносишь, так тебя и корчит.

— Ну и что ж это доказывает? Ну да, Глушкова я действительно терпеть не могу. Но при чем тут ты, или ты, Юра, или Володя Медведев?

Тут вспышка как будто угасла. Отчужденность перед Громовым покоилась на слишком тонких, прямому объяснению не поддающихся, основах. Юра и Вадик умолкли. Алеша, с укором вздохнул: «Эх, вы!» — лег на свою кровать.

Ему было над чем задуматься. В Москве отец вдруг напутствовал его, предупреждая против нетерпимости и зазнайства. Здесь эти — самые близкие товарищи, с которыми он вместе ест и спит, — враждебно настроены к нему и укоряют в заносчивости… Что за напасть?

Алеша, которому на первых порах было так трудно привыкать к стесненным условиям жизни — пять человек в одной комнате! — давно уже свыкся с соседями. Он даже полюбил вечерний уютный свет лампочек под рефлекторами на тумбочках обоих книжников — Юры и Володи. И сколько уже душевных, памятных бесед поздним вечером перед самым сном было в этой комнате! В своей, обжитой комнате!.. Нет, тут какое-то недоразумение. Но какое именно?

Алеша снова поднялся с кровати.

— Ну! — обратился он к обоим умолкнувшим своим товарищам. — Еще не надумали никаких объяснений?

И опять Вадим заговорил о Глушкове.

— К черту Глушкова! — рассердился Алеша. — Мне хочется знать только про вас. Вы-то, вы сами почему на меня так оскалились? Глушков! Носитесь с ним, как с писаной торбой, придумали себе занятие. Добровольное общество по перековке жуликов в благородные личности… Товарищество на вере по перевоспитанию прохвостов в рыцари!..

— Да уж известно, ты рад бы гнать Витьку! — в свою очередь распаляясь, укорил Самохин. — Рад был бы загнать его насмерть. Прятался он по глупости и бесшабашности в бегах по помойным ямам, так затолкать его снова в помои по уши, пока не захлебнется… Да?

— Пропали твои золотые часы, — возбужденно наскакивал и Королев. — Никогда он не откупит часы, на это и рассчитывать нечего. Согласен! Так за эти самые часы башку с него долой? Топтать его, пока дух вон?.. Так?

— Да ну их, эти часы! — возмутился Алеша, жестоко уязвленный предположением, будто непримиримость его к Трын-траве вызвана пропажей лично ему принадлежавшей вещи. — Кто про часы проклятые помнит!

Ссора грозила перейти границы разумного, уже с обеих сторон сыпались несправедливые обвинения, обидные или вовсе оскорбительные упреки, когда все трое внезапно смолкли.

Прошло много минут. Алеша зачем-то стал переодеваться — надел свежую сорочку, переменил галстук. Казалось, он собирается уйти из дому на весь вечер, только бы не быть вместе с товарищами, так оскорбившими его. Он не знал, что делать, но чувствовал необходимость каких-то решительных действий.

Самохин раскрыл свою тетрадь с конспектами. Королев долго стоял у окошка, потом обернулся и как ни в чем не бывало сочувственно улыбнулся, в дружественных, доверительных интонациях сообщил о новом ходе «клейменого»: деньги на покупку часов Витька, оказывается, уже собрал, но все-таки решил пустить их по другому назначению — он пытался вернуть стройтресту подъемные суммы, выданные ему вместе с комсомольской путевкой, лишь бы получить чистыми свои документы и отправиться на все четыре стороны.

— В тресте сказали — нельзя! Надо будто бы непременно с той комсомольской организацией списаться, откуда Глушков получил путевку… Ну конечно, — высказал Вадим свое мнение, — вовсе не дорожат они Глушковым. Подумаешь, цаца!.. А я понимаю так, что не хотят они примера заводить.

И самая эта новость и насмешливый тон, с каким делился ею Вадим, ясно показывали, что он ищет примирения.

Из глубины коридора слышно было, как на очередном «дне рождения» вразброд заводили песни хором, песни не ладились, прерываемые хмельными выкриками. С этим беспорядочным гулом сливался порывистый, то падающий, то нарастающий, свист метели за окнами.

И под эти звуки сам собой возник перед Алешей образ-символ: ненавистный паренек с воспаленным, припухшим лицом, в коротком пальто с незастегнутыми, развевающимися полами, в кепке, повернутой козырьком на ухо. Зараза!..

Нет, что бы ни говорили ребята, бессмысленно нянчиться с такими… Алеша испытывал теперь к Глушкову еще более острое, брезгливое чувство, точно тот был единственной причиной его разлада с товарищами по комнате.