Арон Эрлих - Молодые люди

Но, уже ничего не слушая, Витька кинулся мимо Анастасии Степановны в коридор, с грохотом распахнул дверь в свою комнату. Все уже спали. Он растолкал в темноте Алешу в постели, разбудил криком всех остальных… Кто-то открыл свет. Витька сел среди комнаты на краешек стула, он качался в мучительном томлении, лицо его с влажными, распавшимися по мокрому лбу волосами блестело, лоснилось.

Прошел день, и другой… Алеше после работы противно было домой возвращаться — к бестолковым разговорам с Витькой Глушковым, разыгрывающим комедию оскорбленной невинности. И Анастасия Степановна раздражала его: старушка, вопреки очевидности, упорно выгораживала своего питомца. «Этого не может быть, Алеша… Нет, нет, что угодно, но и мысли такой не допускаю, чтобы Виктор снова сделал такое…»

Алеша уговаривал ее рассудить, хорошенько взвесить все обстоятельства, обдумать все по порядку. В отсутствие жильцов ключ от комнаты хранится у нее, у воспитательницы. Так? Если Витька Глушков решительно исключается — значит новую кражу совершил кто-то другой. Кто? Самохин? Королев? Медведев? Она сама знает — все они вне подозрений… Кто же?

Старушка, печально усмехаясь, подсказала еще одну, по принципу исключения, логическую догадку:

— Но и не Виктор! Знаю, уверена, что не он… И тогда, значит, выходит, что я сама… Я!.. Раз в ваше отсутствие ключ у меня…

Вот и толкуй с нею.

А сам Глушков в страхе перед расплатой шваркает об пол подушкой, валенком, табуретом, яростно клянет себя за то, что скопленные на покупку часов деньги истратил на костюм. Противным голосом кричит, что, кроме этой вины, никакого другого греха за собой не знает, слезно просит принять этот проклятый костюм вместо часов, — будут они тогда квиты, а то завтра Громов еще что-нибудь выдумает!.. Вот он, этот костюм, отличный, как раз Громову впору, и стоит он дороже его часов… «Возьми… Ну!.. Возьми!» — настойчиво требовал он.

Так было вчера. Так будет и сегодня. Противно.

Вечером Лида придет: на прошлой неделе условились вместе посмотреть «Мокрые спины» в кинотеатре «Октябрь», в сквере неподалеку от общежития. Непременно надо словчиться, чтоб встретить Лиду в пальто и с шарфом, плотнее укутав себе шею: недавно она посмеялась над ним, вогнав в краску, пожурила за неряшливость, за измятую и грязную сорочку. Именно поэтому он и кинулся к чемодану, хотел поскорее отнести белье к прачке. И вот тебе! Сорочка на нем та же самая, засалившаяся по вороту, другой теперь до новой получки не будет…

Дома Алеша увидел прежде всего постель «клейменого». Она была так разворочана, будто по ней только что катались в неистовой драке. Подушка, изуродованно вспухшая с одного бока и совсем плоская, раздавленная с другого, валялась на полу. Под скомканным, истерзанным покрывалом обнажились и мятое одеяло, и грязная простыня, и покосившийся матрац, а кое-где проступал даже и переплет железной сетки.

Глушков, широко расставив ноги в валенках, низко склонился, запихивая в серый заплечный мешок личное имущество: белье, башмаки, старые брюки и блузу, папку своих сокровищ — знаменитую по всем комнатам общежития коллекцию порнографических открыток, — сапожную щетку, алюминиевую кружку… Новый костюм был запакован отдельно в толстую бумагу, перевязанную шпагатом.

Самохин с суровым видом разгуливал по комнате. Медведев в своем углу бережно складывал в военную сумку с ремнем тетрадки и книги, собираясь на вечерние занятия.

— Ну, теперь все! И Алеша здесь! — удовлетворенно заметил Самохин. — Теперь… Володя, а ты куда?.. Стой и не думай уходить. Пока не покончим вот с этим, — с гримасой отвращения кивнул он на Глушкова, — все должны оставаться на месте.

Витька затягивал уже пряжку походного мешка, склонился еще ниже, так что густые волнистые волосы прикрыли ему лицо.

— Да ведь в техникум надо, — виновато, но и протестующе заявил Медведев.

— Ничего, раз в жизни опоздаешь.

— Решали бы без меня, мне все равно… Как вы, так и я.

Самохин молча высвободил из рук Медведева сумку, отнес подальше на подоконник.

— Все равно! «Ишь ты!..» Королев! — нетерпеливо окликнул он. — Что же Анастасия Степановна?

— Сказала — сейчас придет.

Алеша на всякий случай, чтобы Лида не застала его врасплох, укутал шею шарфом, — можно было подумать, что даже в хорошо натопленной комнате ему сегодня зябко. Он присел на краешек своей постели и стал ждать вместе со всеми воспитательницу.

Наконец Анастасия Степановна пришла. Усталая и печальная, направилась она медленным, колеблющимся шагом к столу в темной, с бахромой, скатерти. Глушков вялыми, неохотными движениями подобрал с пола подушку, поправил чуть-чуть постель.

— Не знаю, как и быть, — пожаловалась воспитательница, тяжело опускаясь на табурет. — Чуть не все комнаты сейчас обошла… Слышишь, Виктор?.. Никто не хочет принять тебя в товарищи. Никто!

Глушков молчал. Молчали и все остальные.

— Приказом тебя вселять, насильно — тоже не дело! — И, оглядев прислоненный к ножке кровати уже увязанный вещевой мешок, попросила: — Ну, давайте вместе подумаем.

Опять ей ответили молчанием.

Она поочередно в поисках поддержки засматривала в глаза присутствующим.

Тогда Самохин сказал:

— Наше решение твердое, Анастасия Степановна. Не пойман — не вор, говорят? Пусть будет так! Мы отказываемся от всяких обвинений. Правильно, ребята? — И, выждав, когда все до одного подтвердили свое согласие, он продолжал: — Но жить вместе с Глушковым, жить с этим Трын-травой мы тоже теперь никак не желаем, категорически отказываемся… Все! Вот такое наше решение.

Некоторое время все избегали смотреть на Глушкова. А когда один, и другой, и третий осторожно покосились в его сторону, каждый одинаково был поражен видом подсудимого. Витька Глушков нисколько не был обескуражен. Напротив, он сидел на табурете, подняв голову, с независимой, даже вызывающей ухмылкой. Он улыбался, и то была улыбка торжествующего, всем назло добившегося желанной цели человека.

Чему он так обрадовался? Жильцы комнаты с недоумением переглядывались.

— Вроде, получается, — минуту спустя раскрыл загадку сам Витька Глушков, — могу считать себя с этого момента свободным? Так, что ли? Поскольку некуда даже приткнуться… — развел он руками в знак своего невольного смирения перед суровыми и независящими от него обстоятельствами.

Алеша поднял на уровень рта сложенные вместе ладони, дул на них — казалось, грел себе пальцы дыханием, — потом ладони разомкнулись, упрятав лицо. Нет, не мог он спокойно смотреть на Глушкова, не мог видеть его крепкие влажные зубы, выносить его улыбку. Укрыв ладонями лицо и упираясь локтями в колени, Алеша не видел и всех остальных товарищей, только слышал их голоса. Все одинаково считали, что удерживать на строительстве таких, как Витька, бессмысленно, нечего им тут делать! Да, надо просить всем общежитием, чтоб отпустили Глушкова… А тихая, добрая старушка-воспитательница говорила, что ни за что не хочет терять Витьку из глаз своих именно потому, что он такой непутевый: выпусти его только, дай ему полную волю — и парень наверняка пропадет… Погибнет окончательно! Разве не понимают этого товарищи?