Арон Эрлих - Молодые люди

— Нет, — со вздохом сказала она, — не могу… Пьяная рожа будет смотреть на нас и ухмыляться так, будто мы для ее услаждения какие-нибудь тут живые картинки разыгрываем… Пойдемте! Алеша, если вы сейчас не встанете вместе со мной, я уйду одна.

И, готовясь выполнить свое намерение, она поправила воротник пальто, торопливо опробовала пуговицы — все ли застегнуты? Все же она осталась на месте. Алеша смутно и загадочно улыбнулся. Что ему вдруг пришло в голову?

Улыбка, едва приметно трепетавшая в уголках Алешиных губ, стала явственнее.

— Имейте в виду, — сказал он, — от «нюмбо-юмбо», как от злых собак, бежать не следует.

Он сидел теперь, низко склонившись, опустив сцепленные вместе руки меж коленей, и долго смотрел перед собой на освещенные этажи домов.

Потом глянул туда, где сидел Глушков со своим юным напарником, — здесь они еще или ушли? И, убедившись, что здесь, что по-прежнему с тупым упорством оба наблюдают за ними, следят, дожидаются, Алеша рассмеялся.

— Чудной все-таки народ эти «нюмбо-юмбо», — сказал он. — Иногда теряешься, не знаешь, чего они больше заслуживают — ненависти или жалости. Они ведь за свою свободу ратуют! Единственное, чем дорожат в жизни, — это полной независимостью. И вот она, полюбуйтесь, вся ихняя свобода! Взгляните на неописуемую красоту вольной личности: воспаленная от водки морда, осоловелый взгляд и кепка набекрень…

Но Лида теперь как будто не слушала Алеши.

— Вот и вечер у нас в общежитии прошел, — неожиданно сказала она. — Видите?.. Вот он идет, Плужников, — значит лекцию уже кончил.

Дородный старик, размахивая толстой палкой, шел по бульвару. Был он в суконной поддевке — в этой старинной, вышедшей из употребления одежде с частыми мелкими сборами у пояса, — в сапогах с очень короткими голенищами, в высоком картузе, из-под тульи которого по бокам, над крупными мясистыми ушами, и над розовым гладким затылком выступали еще обильные, чистые, снежного блеска волосы. Толстые лохматые брови нависали над стеклами очков.

Миновал Плужников скамью с Алешей и Лидой, прошагал дальше — видна стала его спина, широкая, все еще прямая, — и под фонарем, поравнявшись с тем местом, где сидели Витька с мальчишкой, старый человек вдруг остановился. Переложив палку из правой руки в левую, он задрал полу поддевки, достал из кармана брюк платочек. Потом, зажав палку под мышкой, он снял очки и начал протирать стекла… Под ярким фонарем резко выступали его приподнявшиеся плечи, круто выставленные вбок локти, видны были и трясущиеся, уже неловкие в движениях пальцы…

И вдруг очки выпали у старика из рук на желтую, плотно усыпанную песком дорожку.

Величавость и достоинство сразу обернулись в беспомощность и растерянность. Трепетными движениями незрячего человека Плужников согнулся над дорожкой, потом и вовсе осел на корточки; испуганный, с каждым мгновением тревожась все сильнее, шарил пальцами по сырому песку влево-вправо… И не видел — не мог видеть, — как чья-то рука, опередив его со скамьи, подобрала оброненные им спасительные стекла. Он искал, шарил, а Витька, подбивший своего малолетнего приятеля к злой шутке, беззвучно хохотал, корчился от сдерживаемого смеха, потешаясь над жертвой у своих ног.

Алеша и Лида, быстро переглянувшись, побежали под фонарь, бережно поддерживая Плужникова с обеих сторон, подняли его, усадили на скамью.

— Одну минуточку! — успокаивала Лида. — Посидите, Федор Степанович, мы сейчас найдем ваши очки.

Алеша, угадав по вдруг наклонившимся, вкрадчиво напрягшимся плечам мальчишки, что тот сию минуту даст стрекача, оставил старика и крепко ухватил мальчишку за ворот куртки.

— Отдай! — глухим, задохшимся от негодования голосом приказал он.

— Чего?.. Я ничего не знаю… Видел только, как что-то упало и отскочило… Ну!.. Вить, скажи ему…

— Брось! Чего хватаешь? — свирепо сдвигая брови, поднялся со скамьи Витька.

— Отдашь или нет? — Алеша встряхнул мальчишку за шиворот с такой силой, что тот больно ткнулся носом в спинку скамьи, заныл и, растопыря пальцы обеих рук, показал, что никаких очков у него нет.

— Куда ты их дел?

Алеша немилосердно таскал мальчишку вокруг скамьи, в поисках очков, и скоро нашел их. У самой ограды бульвара, неизвестно в какую минуту заброшенные мальчишкой за спину, очки повисли в кусте голой жимолости — целые, невредимые, счастливо зацепившись дужкой за тонкую ветку.

Проделка Глушкова над стариком Плужниковым не прошла ему безнаказанно. По настоянию Громова Глушков отведал десяток суток арестного дома с принудительными работами на расчистке мусорных завалов и помойных ям.

Десять дней тяжелой и грязной работы да столько же ночевок в переполненной, душной, вонючей камере задали работу буйным мозгам Витьки Глушкова.

С давних пор, сколько он себя помнил, с рук сходила ему любая выходка. Что хотел, то и делал, заранее зная, что ничего за это ему не будет. Ну, поскулят вокруг, ну, пойдут разные нудные разговоры с увещаниями и поучениями, иногда вперемежку с угрозами, а иногда с раздосадованной или с участливой слезой. Можно потерпеть, послушать, а там и огрызнуться, а в особо тяжелых случаях разыграть повинную, притвориться испуганным, даже раскаявшимся, — и кончено. Все обойдется. Сто раз так было. А то еще встретятся люди, что пожалеют его, позаботятся о нем, даже даровой яичницей с колбасой в утешение угощать станут, кофе ему подадут со вкусными ванильными сухариками — только бы он дал обещание исправиться.

В седьмом классе школы, например, разве такое было, как эта пустяковая шутка с очками старого хрыча? Он тогда наколол у себя на груди первую настоящую картинку — красотку в объятиях страшилища — и на спор с ребятами сидел в солнечный весенний денек на уроке молоденькой учительницы русского языка голый по пояс. И то ничего. Он незаметно почесывал у себя под ложечкой, от этого кожа на груди двигалась, лиловая картинка вовсе оживала, дракон делал непристойные движения. Даже это сошло. Конечно, выставили с урока, а директор потом страшно кипятился, грозил исключением из школы. А Витька разыгрывал простецкую невинную душу, жаловался, что очень солнышко греет, невтерпеж… Ну, пошумели, пошумели, да и отстали. А учительница… пять лет прошло, — молоденькая учительница так и стоит перед глазами, малиновая от стыда и злости. То-то смеху было!..

А теперь — солдат с автоматом. Солдат вкруг него днем и ночью похаживает, стережет, наблюдает… из-за очков каких-то паршивых! Что за чепуха? Никто не имеет права…

Плохо, очень плохо спалось Витьке в переполненной камере. После тяжелой работы под присмотром вооруженной охраны приводили его сюда. Только прикасался он головой к подушке, как сразу и засыпал. Но уже через два-три часа просыпался, ворочался без конца на жестких нарах, мучаясь злыми думами, бессильной ненавистью, злобно прислушиваясь к смутным сквозь множественный храп бормотаниям, к мерным шагам дежурного у обитых войлоком дверей.