Николай Горбачев - Белые воды

— Кто может подтвердить ваши показания?

«Кто? Кто? Кто? — билось теперь в затылке у Кости сквозь стыд и жар. — Кто может?!» И он не помнит, то ли сказал, то ли подумал: «Там, в Верее, сестра Вострякова, директора «Ульбинки»… Она. При ней все было…»

Он очнулся, вернулся к реальности, только почувствовав, что тот, «ноздрястый», тянул его настойчиво за рукав шинели — на выход, к двери.

Белогостев нагрянул без предупреждения. Куропавина отыскали на свинцовом заводе, — они с Ненашевым ходили по ватержакетному цеху — обмозговывали, как потеснить, что убрать, чтоб расчистить место под третью печь, о которой они уже говорили как о деле решенном: будет «англичанка», круглая, небольшая, места ей надо мало. И только вернулись в тесную, холодную приемную Ненашева, как секретарь, в ватнике и платке, подала трубку, сказала:

— Ищут, Михаил Васильевич!

В трубке всполошенно-сдержанный голос заведующей общим сектором:

— У нас товарищи Белогостев и Потапов… Здесь уже! Александр Ионович предлагает срочно собрать членов бюро… И вас ждет.

И хотя в душе Куропавин посмеялся, представив, какой переполох произвел Белогостев, возникнув своей тучной, весомой фигурой в горкоме, когда ни сном ни духом его не ждали, когда басовитый рокот его забился в тишине пустых горкомовских кабинетов — завотделами, инструкторы все были в разгоне, — все же нежданное появление Белогостева таило загадку. И Куропавин, стараясь говорить спокойно, сказал:

— Что ж, собирайте бюро… Сейчас буду. — Положив трубку, оглянулся на Ненашева: — Белогостев в горкоме. Ты — член бюро, поедем!

В промерзлой машине, с тряской судорожью преодолевавшей снежные наметы, разговор не клеился.

Куропавина упорно занимал приезд Белогостева, но в конце концов он как-то даже равнодушно сказал себе: «Приехал — так объявит зачем, не утаит, — нечего ломать голову!» Однако, когда за поворотом открылся заснеженный палисадник, беленая стена горкома и возле — черный, горбатый, щучье-величественный на ее фоне «ЗИС», Куропавин подумал: «А почему он… с Потаповым, начальником областного управления НКВД?.. Простая случайность или…»

В настылом за ночь кабинете, в синей затененности — окна в узорчато-искристых морозных росписях плохо пропускали свет, — Белогостев, распахнув пальто с каракулевым воротником, выпростав пестрый шарф, сидел в деревянном кресле за столом. Черты его лица были скрыты уплотненной синевой, и Куропавин, войдя с Ненашевым, не уловил, как надеялся, настроения секретаря обкома: к худу иль к добру пожаловал? На стульях у стенки сидело с полдесятка членов бюро, — успели, выходит, перехватить, в пожарном порядке вызвать. Потапов, за которым ходила слава человека разумного, доброго, в шинели, широколик, с крупными, даже грубоватыми чертами, с удивлявшим всегда Куропавина взглядом, будто лениво-отрешенным, спрятанным под козырчатые надбровья с просяно-рыжеватыми бровями, сидел вполоборота к столу, — жесткие волосы, заломленные спереди, топорщатся. На столе перед ним — кожаная папка.

Белогостев беседовал с членами бюро и при появлении Куропавина проговорил:

— А, отыскался наконец!.. Вот приехал — как дела в кузне свинца? Зима грянула… Бюро, сказал, собрать, надо потолковать. Надеюсь, не возражаешь? — Подал руку, не поднимаясь с кресла.

— Нет причин возражать, — сдержанно ответил Куропавин. — Была б польза.

— Сомневаешься? — Набряклые нотки прорезались в голосе Белогостева. — С заготовками крепежа вон когда спохватились, когда жареный петух в задницу клюнул!

Сказав себе, что надо держаться спокойно, — не известно, с чем приехал Белогостев, — Куропавин промолчал, отойдя к вешалке возле двери, снял пальто, шапку, негромко предложил:

— Рассаживайтесь, товарищи!

— Я думаю, начнем разговор, — пробасил Белогостев. — Другие пусть подходят… Разговор о зиме. Что у нас получается — с провалами, через пень колоду будем выдавать свинец?

— Ну не совсем так, — сказал Куропавин. — Положение все же выправилось.

Взгляд Белогостева прожег Куропавина.

— Сегодня выправилось, завтра — опять провал? Хвост вытащим, нос увязнет… А вот что реально, какие меры для стабильности принимаются — хочу услышать!

— Делаем, что необходимо. Но убеждены: требуются коренные меры. Я опять о шахте «Новая», о печи в ватержакетном, — оттуда с директором Ненашевым…

— Вот уж правда: кто о чем, а нищий — о суме! — Белогостев недобро крякнул и, запоздало почувствовав — вышло резко, пощипал нервно щепотью губы.

— Не кулаком — растопыренными пальцами действовать предлагаете? — заговорил он. — Распылять силы, которых и без того с гулькин нос… Сами жалуетесь! Слепота, товарищи! Не понимаете, — поправим, обязанность наша, на то поставлены. Но играться, слепо экспериментировать не время, потому как война, знаете… Вон вчера весь день место для «Электроцинка», завода, эвакуированного из Орджоникидзе, выбирали, — у Долгой деревни решили ставить, под открытым небом, людей бы только укрыть, рабочих, семьи… ГКО предложил принять и Харьковский тракторный, — а куда, куда такую махину?.. Ни сил, ни возможностей… — И в недовольстве примолк, как бы давая понять: «Вынужден, заставляете…» После паузы заключил: — Так что хватит о пустом, о реальном давайте!

Подходили члены бюро, у двери задерживались, оценивая, что происходит, улавливали напряженье, скованность, витавшие в кабинете, — рассаживались вдоль стены. Пришли вместе Кунанбаев и Андрей Макарычев. И Куропавин, начав было пояснять, что предпринято, — начав через силу, будто с трудом прокручивались в нем невидимые жернова, — замолчал, воспользовавшись короткой заминкой, вызванной их появлением. Белогостев мрачно сказал:

— К столу давайте, — о ваших делах речь!

И Куропавин предложил:

— Сами пусть и докладывают, что делают!

— Что ж, пожалуй! — Белогостев отяжеленно повернулся к директору комбината и парторгу: — Меры какие принимаете? Да и зима — это как учитываете?

Постепенно и Кунанбаев, и Андрей Макарычев освоились, разговорились — убедительно и подробно изложили решение партийно-хозяйственного актива о соревновании, ударных вахтах стахановцев, фронтовых заданиях, о плавке свинца с добавкой в кокс угля, замене дефицитных реагентов, о перестановках в бригадах, сочетании опытных кадров рабочих с новичками, о том, как используют труд женщин и подростков… Оживился и чуть помягчел Белогостев, прерывал, подкидывал вопросы — резкие и дельные. Куропавин тоже вступал в разговор, в конце концов отвлекся от первого ощущения, что Белогостев пожаловал «с подвохом», и от тех давящих в груди жерновов, — они возникли из-за этого отмашливого заявления секретаря обкома: хватит о пустом, о реальном давайте… Да, полегчало, оттянуло на душе, — словно бы рассеялась та изначальная скованность в кабинете, будто и дневной свет стал ярче за разрисованными морозом стеклами. И Куропавин, забыв о Потапове, неподвижно сидевшем возле Белогостева, даже почувствовал теплоту к секретарю обкома: «Человек — серьезно, по делу, а ты в амбицию!..»