Николай Горбачев - Белые воды

— Товар старый, неходовой… Не знаю, может, и залежался.

— Вот сообщите утром о всех наличных запасах. — И добавил: — Да, пожалуйста, точно!

— Я-асно… Сделаем, товарищ Куропавин!

Было без десяти два часа ночи, и Куропавин почувствовал тягучую расслабленность, усталость, машинально подавил пальцами виски, сказал:

— Что ж, товарищи, до утра.

Партком заседал на третий день после возвращения из Крутоусовки Петра Кузьмича. Сидел Косачев за столом строгий и собранный, выбритый «безопаской», в чистой сатиновой серой рубашке, но пиджак — обычный, будничный, из простой хлопчатобумажной ткани, даже примятый: явно с умыслом оделся дед Косачев, как про себя подумал Андрей Макарычев, — не хотел выглядеть слишком праздничным. Приветственные слова Андрея Макарычева с новым рекордом он выдержал, глядя в стол, запятнанный чернильными и жировыми потеками, и хотя левый глаз его смотрел спокойно, открыто, вроде бы даже выдавая равнодушие к происходящему, над правым же глазом кустистая и жесткая, будто истертый голик, бровь наплыла низко — глаз из-под нее глядел сурово, осуждающе: «За делом, паря, звал, дык и правь дело ужо». Однако привычные укрощать буйства перфораторов, а в свободное время держать у верстака сапожный молоток, руки бурщика оказывались явно «не в своей тарелке», выдавали подлинное состояние: исчерненные от въевшейся пыли, сильные, с ладонями-лопатами, они то ложились на край стола, на ситец, и пальцы с растрескавшимися ногтями сучили и двигались, то прятались вниз, под стол, будто Петр Кузьмич, устыдившись, убирал их с глаз долой.

Поглядывая сбоку на него, Андрей Макарычев не мог избавиться от той живо возникшей перед глазами картины… Босой, охолонуто думая, кто бы мог и зачем к нему по грозе, непогоде, открыл дверь на стук и ахнул: в желто-зеленом, мертвенном сполохе, в мокром, будто истекающем плаще — он, Петр Кузьмич. «Извиняй, Андрей Федорыч, дурака… Еду в ту Крутоусовку». Опомниться, пригласить его в дом Андрей не успел: в вязкой темени после угасшего сполоха, в стене дождя Косачев растворился так же неожиданно, как и явился, и Андрей, оставшись, огорошенно думал: «Да приходил ли он, являлся ли?!»

В парткоме собрали молодых и опытных бригадиров, кто остался по броне, и некоторых начинающих и заслуженных бурщиков: как поступить, какие найти «приводные ремни», чтоб лучше, с пользой передавать опыт передовиков-бурщиков, распространять его по всем участкам, рудникам? И разговор разгорелся, хотя Андрей Макарычев и побаивался — отколет какой-нибудь номер старый мастер, попадет вожжа под хвост, опять взъярится, как в прошлый раз, — считай, пропало. Однако повезло — сразу два-три молодых бурщика ринулись в разговор, так что пришлось вмешиваться, наводить очередность, и старого мастера попросту нейтрализовали. Предложения высказывали дельные, толковые: и молодых забойщиков направлять для стажировки в бригаду Косачева, и при нужде там, где не заладилось, стопорилось, перекидывать Петра Кузьмича, чтоб мог он организовать проходку, начать дело. Прикинули и график такой помощи бригадам — его Андрей Макарычев, набросав на листке, в добром возбуждении оттого, что складывалось так ловко и удачно, обнародовал, сказав, что это так, наметки, администрация уточнит, и бригадиры поддержали, немногословно, как водилось у горняков, но веско: «Петра Кузьмича будем рады видеть». Но график выходил растянутым, не на один месяц, и возник спор — в какой очередности ждать в бригадах Косачева.

Низкая, наплывшая бровь Петра Кузьмича приподнялась, стянула на лбу разом добрые мелкие морщины, теперь уже и правый глаз взглянул вдоль стола мягче, скрасилась прежняя суровинка, и бурщик сказал:

— Его ить и уплотнить можно, тот график-от! Не маланьина свадьба, чтоб тянуть-от, вишь… Война опять же.

— Война войной, Петр Кузьмич, верно! — подал голос Андрей Макарычев. — А о ваших силах тоже должны заботиться. Перфораторы и те запарываются, известно.

— Кончится война, и отдохнем, и силы поправим, — хоть и мягко, но упрямо, опять сводя книзу бровь, возразил Косачев, и бычковатость вновь вернулась к нему. — Чё уж там… Смену у себя в забое, в другую можна-от и поглядеть, что у товарищей… Вот и плануйте! — твердо заключил он.

Он так и сказал: «Поглядеть, что у товарищей», а не выпялил себя, не подчеркнул, будто, мол, вот явится, все увидит и, как говорится, победит, и Андрей Макарычев в ту минуту испытал прилив размягчающей теплоты — с давних пор, с детства, удивлял его Петр Кузьмич этой особой своей природной мудростью, не приобретенным, а опять же природным чутьем, тактом, какие, выходит, свойственно проявлять русскому человеку в деликатных обстоятельствах. Теперь старый бурщик, приняв, верно, решение, сказав: «Вот и плануйте!» — расслабился, спокойно положил руки на край стола — пальцы не дрожали, не сучили, выровнялись и брови, хотя темные остья еще иглисто топорщились. Андрей Макарычев в потоке предзимнего света, неяркого, квелого, вдруг с игольчатой болью в душе увидел: за этот военный год постарел дорогой дядя Петя, подался, ноздреватой рыхлостью, нездоровой пепельностью отсвечивало выбритое лицо. «Эх, дядя Петя, дядя Петя! И верно, отдохнуть бы тебе…»

Слыша звонок, Андрей Макарычев замешкался, и трубку снял ближе сидевший Кунанбаев, с подъемом, с легкой приятной картавинкой отвечал: «Да, да, здесь, он здесь!.. Та-ак… Телеграмма? Слушаю, Михаил Васильевич…» Сидевшие за столом и на стульях, в рядок расставленных вдоль стен, примолкли, догадались: Кунанбаев говорил с секретарем горкома Куропавиным. «Да, да, будем готовить и митинг и… Передаю!» — Кунанбаев тянул трубку обернувшемуся Андрею Макарычеву.

— Уже все сказал, — поздоровавшись, произнес Куропавин, — есть телеграмма Наркомцветмета, поздравляет Косачева с рекордом. Телеграмму вам послал с шофером, наверное, у вас?..

— Да, да, вот он! — подтвердил Андрей Макарычев, увидев в этот момент в дверях Касьяныча. — Приехал!

Телеграмма пошла по рукам — ее передавали сюда, к столу, за которым сидел Андрей Макарычев.

Телеграмма оказалась в его руках — правительственная, с красными оттисками сочных, крупных букв, и он, чувствуя, как невольная торжественность вступает в него, наливает приятным мятным холодком грудь, стал читать чеканно, врастяжку:

— «Свинцовогорск Соколинский рудник знатному бурщику Косачеву тчк Поздравляю высоким трудовым подвигом установлением нового республиканского рекорда Крутоусовке тчк Вашим успехом зпт достойным гвардейцем тыла зпт гордятся все цветники тчк Выдавайте больше руды зпт свинца зпт цинка зпт меди зпт крайне необходимых для полного разгрома фашистской чумы тчк Желаю дальнейших успехов тчк Наркомцветмет тчк Заломин».