Николай Горбачев - Белые воды

После обхода трех горизонтов, на которых шла основная разработка руды, Андрей Макарычев, поднявшись на-гора, побывал на обогатительной фабрике, после поехал в агломератный цех — тут вводили новую ленту обжига агломерата механики и слесари, чумазые и очумелые от газа и жары, — их немилосердно расточали две работающие по соседству старые ленты. Только утром, оказывается, одного слесаря увезли в больницу с серьезным отравлением серным газом. Трое механиков, работавших по настройке и отладке ленты, прикрывали нос и рот мокрыми, тоже грязными, заляпанными повязками. Цех агломерации был почти весь женский; завидев вошедшего парторга, несколько женщин, тоже в марлевых повязках, затянутых под самые глаза, пошли навстречу. «Андрей Федорович, загазованность подскочила, еле держимся, — так что вот вам повязку…»

На дворе свинцового завода Андрей оказался поздно, на пересменку не попал, уже заступила новая дневная смена — в аглоцехе он задержался больше, чем рассчитывал: вышло стихийно, что его окружили парторги низовых организаций и агитаторы. Сначала он было стал отвечать на их вопросы, а после, сказав: «Давайте-ка, кто еще есть», — увлек людей с площадки в конторку начальника цеха, и дальше уж получился импровизированный инструктаж о том, как победу под Сталинградом использовать в практике, в каждодневной битве за свинец. Остался доволен разговором, получился он не формальным — о соревновании, расширении круга фронтовых бригад, — так что на время забыл и об огорчении, оставшемся у него после встречи с бригадой Кати, забыл об извещении, лежавшем в кармане, и о том, что так и не встретил Петра Кузьмича, в забое его не оказалось в эту смену: бюллетенил бурщик.

Собственно, на свинцовый завод он приехал тоже не без тайной, хотя и чисто эфемерной — и он это сознавал — мысли: не удалось увидеть Косачева, так, может, встретится с отцом; и хотя он понимал вместе с тем, что почти наверняка не скажет отцу об извещении, он, словно бы подталкиваемый изнутри неведомой силой, стремился сюда: сам того не ведая, возлагал все же надежду на известный случай, на чудо, которое поможет, вызволит его из создавшегося положения. Когда, въезжая в ворота завода, придержал лошадь, показалось, что сторож в старом ветхом тулупе с поднятым воротником, весь заиндевелый, не узнал, выставил руку в широкой голице, — и верно, поначалу не признал, а после засуетился, закивал головой в высоком овчинном воротнике, будто идолок, прошамкал пустым ртом:

— А ваш-то родитель, Федор Пантелеевич, домой ушедший только… Как есть полторы смены отстоял у тех ватержакетов.

«Ну, вот тебе, начался день! И тут не повезло!» — с секунду сидел в кошеве, точно бы подавленный собственным выводом, но в следующий миг явилось: «А может, наоборот, — к лучшему?» — и тронул ременные вожжи.

Кошеву оставил у низкой прокопченной пристройки — заводской бытовки, привязав лошадь уздечкой к стволу осины. Народу на заводском дворе почти не было видно. Коптили густо две трубы, дым круто сваливался к Свинцовой сопке, развеивался, лишь жиденькие желтоватые хлопья достигали вершины сопки; парил завод — белые свечи вставали в разных местах: не держали напора старенькие трубы; прокопченные крыши цехов, оконные узкие рамы притрушены слоем пыли; справа из ворот плавильного цеха выкатывали вагонетки со шлаком — струился, испаряясь, над ними сизый дымок. И хотя часто, чуть ли не каждый день, Андрей являлся сюда, однако он не мог и за годы избавиться от ощущения, будто завод — его разнообразные сбитые воедино сооружения, постройки не были неподвижными, застывшими — живой организм, в котором все двигалось, дышало, менялось.

Сейчас он подвернул к стенду. Еще не дойдя до осинок, затенявших стенд, увидел «молнию», нарисованную фиолетовыми чернилами, крупно на листе серой бумаги, — теперь бумагу не так-то легко было достать, на партсобраниях для протоколов использовали старые книги; было написано:

«Снайпер Алексей Безродов за последний месяц уничтожил 23 фашиста. Общий счет его ко дню 25-й годовщины Красной Армии (23 февраля) составил 165 фашистов. Товарищи свинцовики! А чем мы ответим герою-земляку? Только новым мощным потоком свинца, который зальет глотку фашистскому зверью и приблизит нашу победу!»

«Хлестко! — прочитав «молнию», подумал Андрей. — А вот ответа конкретного нет. Сюда бы — и выполнение плана, и соревнование за звание бригады имени снайпера Безродова».

С секретарем парткома завода он столкнулся у весовой. Андрей хотел пройти в ватержакетный цех, уже очутился под монорельсовой дорогой, по которой в цех рафинации в ковшах-мульдах переправляли расплавленный свинец, и тут услышал шум, а после понял — мульда стояла на стальной ребристой плите весов, а вверху, свесившись из будки крана, крановщица переругивалась с кем-то: ни того, с кем она переругивалась, ни лица женщины Андрей не видел. Из будки вышел секретарь парткома завода Дружинин, в армейском ватнике, с неизменной черной повязкой на левом глазу, продолжал еще говорить:

— Нет, Аким Иваныч, вы уж счетчиком пользуйтесь — зарубки-то, видите, как подводят… Конфликты!

Крановщица наконец подхватила ковш с огненно-желтым расплавленным свинцом, поверху уже покрывшимся сизо-пепельной спекшейся пленкой, покатила на крюке по округло выгнутому коридору.

— Да вот, — поздоровавшись с Макарычевым и хмурясь, сказал Дружинин, — смешной конфликт! Зарубки дед ножом делает — сколько ковшей проходит, а часть зарубок на столе скололась… Теперь вот спор.

— А с Алексеем Безродовым, значит, новая «молния»? — спросил Андрей, кивнув на заводской двор.

— Новая.

— А ход-то ей дали? Что сделали, Иван Нефедович?

— Так только вчера письмо из части пришло. Ответ подготовили, а к обеду цифры на стенде — чего дали и что обязуемся.

— Это хорошо. А как с бригадами? Не заглохло? Такая связь фронта с тылом — просто клад. Не дать погаснуть бы…

— Стараемся! Безродовские бригады выросли — теперь их пять в разных цехах. Не подкачаем, Андрей Федорович! Кстати, Федор Пантелеевич в ночной смене опять дал перевыполнение, но, по-моему, злоупотребляет и временем, и здоровьем, — придется внушить… А может, вы — как сын?

При упоминании об отце Андрей невольно помрачнел, представил его, упрямого, сурового, — кашель рвет его, сбивается ритмика сердца… Что ж, отравление не выводится полностью, постоянно накапливается, усугубляется. «И вот теперь ему еще это испытание — с Костей… Много!»

— Что с вами, Андрей Федорович?.. Или нет? — сощурил в тревоге единственный зрячий глаз Дружинин. — Плохо?

— Нет, нет, ничего! Но… лучше сами, Иван Нефедович, с отцом говорите. Чего уж я-то?