Николай Горбачев - Белые воды

Портнов сидел на стуле, угнувшись, упершись руками в колени, бугорчато стянув к переносью ежистые брови; простоватые черты лица его обострились, выпирал крутой, в оголенности лоб, массивность подбородка подчеркивали резкая складка и высокая нижняя губа; щеки оттянулись, обнаружив угловатость скул. Та трудная раздумчивость, какая занимала Куропавина, словно бы телепатически передалась ему. Однако он, убирая руки с колен, выпрямляясь на стуле и словно запоздало желая увидеть ушедших, повернул голову к двери.

— А это большая победа! — сказал он. — Бесконтрольно группа действовала… Так что считайте — первый зачетный выстрел в десятку… Но и ответственность — вся тут! — ребром широкой ладони тюкнул себя по шее.

— Вот-вот! — отозвался Куропавин. — Какая уж тут победа, какой выстрел!

— Да нет уж, не преуменьшай, Михаил Васильевич, — возразил Портнов, грузновато поднимаясь с места, и, подойдя к столу, сказал: — Нравится! Вот моя рука.

В душевности голоса, в грудных, вибрирующих нотках открылась неподдельная искренность, и Куропавин в ответном порыве пожал каменно-вескую руку Портнова.

Шутливо Портнов заговорил, что она, рука его, ничего, бергальской закваски, что у него в Свинцовогорске нет ни кола ни двора, хотя и родина, отца-матери нет, а есть семья — жена и двое парней, и он, Портнов, что бы с ним ни стало, ни приключилось, готов за их бергальское дело, за этот край — войной ли, миром ли — стоять до конца… И после паузы, в улыбке, преобразившей и смягчившей его лицо, сказал:

— А жену перевози, Михаил Васильевич! Санные дела беру на себя — конный двор комбината обяжем. Что ж, будем расходиться?

— Спасибо, Алексей Тимофеевич, за совет, за готовность помочь! Завтра же свяжусь — пусть едет. А расходиться?.. Хочу как раз просить, Алексей Тимофеевич, задержаться. Видишь, какое дело, вроде в свидетели хочу…

— В свидетели? Что-то не пойму!

— Сядем, — предложил Куропавин, теперь думая, что должен быть предельно откровенным и прямым. — Садись, садись! — повторил, видя колебания Портнова, и, когда тот сел, сказал: — Придется, Алексей Тимофеевич, выполнить еще одну трудную миссию… С Бухановым. Понимаешь, надо бы собрать бюро горкома — по правилам-то — да обсудить. Ну, обсудим, хоря нагоняем, взыскание объявим — и что? Буханов, думаю, останется Бухановым. Снять его у нас нет прав. А дело он не потянет, верно ты сказал: «броня слабая». Вот и думаю, пока есть такое право, пока возложили на меня всю ответственность, — не выправим положение — метлой погонят, — поступить с Бухановым волевым решением. Без бюро. — Куропавин, встав, прошелся, положил руки на спинку стула. — Завтра-послезавтра, знаю, все вы, члены горкома, не дадите этого сделать. Да и у самого морального права уже не будет. Момент уплывет. Но… чтоб оздоровить лес, его от гнилья очищают.

Молчал Портнов; кулаки лежали теперь на столе, — слушал он с интересом, однако в глубине глаз все же тлело настороженное ожидание.

— Ну а, мол, в свидетели чего? — подступил к главному Куропавин, чувствуя именно эту настороженность у Портнова. — Прямо скажу, не на всякий случай, не для того, чтоб спрятаться за чужую спину при нужде: решал, мол, не один. Нужно для себя. Вроде бы для очистки собственной совести, Алексей Тимофеевич.

Куропавин примолк, ожидая, как тот все воспримет, да и сказать ему больше было нечего — все выложил, как мог, объяснил: поймет, не поймет? Впрочем, выговорился — на душе полегчало.

Шевельнулся Портнов, как бы в неприятии последних слов Куропавина, с легкой обидой сказал:

— Чего уж со счетов-то меня вроде сбрасывать? Не побегу в кусты.

— Тем более, Алексей Тимофеевич! Считаем, договорились?

— Да уж так… — протянул Портнов, но вдруг глаза его вспыхнули, и он в веселости качнулся на стуле: — Интересно, как это с Бухановым собираешься? Бык — упрется, арканом не стянешь!

— Жизнь научила, Алексей Тимофеевич!

Буханов постучал в дверь, а не ворвался в кабинет, как в первый раз, однако зимнее пальто по-прежнему было нараспашку, полы развевались, хлопали; что-то нарочитое, ухарское было в этом, точно Буханов подобной небрежностью подчеркивал значительность своей натуры и своей роли, что ему все трын-трава. Шапку он, видно, еще за дверью все же снял, держал в опущенной руке, волосы не торчали гребнем, а рассыпались на стороны, прикрыв верхнюю часть ушей. Лишь тут Куропавин почему-то отметил: ушных мочек не было вовсе, нижней частью уши вросли прямо в припухлость щек. Было странным, что эта деталь сейчас привлекла внимание во всем облике Буханова.

Показав ему на стул у приставного столика, как раз напротив Портнова, Куропавин смотрел, как директор комбината суетливо обходил столик, садился; когда Буханов уселся, Куропавин невольно затягивал, не начинал разговора. Пошмыгав носом, Буханов серыми кругляшками глаз осмотрелся, словно что-то учуяв, покрутил обрубистой шеей.

— Что ж, товарищ Буханов, — сказал Куропавин, пересиливая скованность, сознавая, что «прелюдия» неловко затянулась. — В сложившейся на руднике ситуации повинны и вы. Не только подследственные…

— То есть… как?

— Вы — директор комбината, руководитель и, значит, остаться в стороне от этой драмы не можете. Здесь, как хотите, есть прямая связь. А драма большая. И дело не во вредительстве, думаю — в беспорядках, анархии производства горного дела, а это уж прямая ваша вина. Об этом и на совещании говорили… Вижу, товарищ Буханов, вы не способны понять ситуацию: люди в вас не верят, да и вы сами в себя не верите. Выступление ваше ясно показало. Выходит, не сработаемся, товарищ Буханов. И вот вам совет: поезжайте в Москву и… не возвращайтесь. Что там, как вы поступите — ваше право…

— Вон как? — недобро спросил Буханов и криво усмехнулся: — А если… не поеду? Вам же не дано права меня снимать?

— Не дано — верно! Вы — номенклатура Москвы. Но нам дано другое право, — Куропавин чуть покосился на Портнова, как бы желая подтвердить — «верно, вот тебе и «бык», и повторил: — Да, право — при необходимости исключать из партии… За развал работы, товарищ Буханов. — Куропавин, уже не глядя на запаренного, нервного Буханова, больше не интересуясь им, заключил: — Так что подумайте. Завтра сообщите о своем решении. До свидания.

Буханов вскочил со стула и ринулся к двери.

— Н-да, бык вроде сдернулся, — в раздумчивости, негромко проговорил Портнов, и Куропавин уловил в его голосе насмешливость к незадачливому Буханову.

— Теперь можно и расходиться, Алексей Тимофеевич! — сказал Куропавин, вставая. — Спокойной ночи!

Долгим и добрым взглядом смерив Куропавина, Портнов молча кивнул и тоже поднялся — бодро, легко.

Утром Буханов позвонил, едва Куропавин успел войти в горком, сообщил: уезжает в Москву.