Вильям Гиллер - Тихий тиран

— Однажды, скорее осенью, — ответила Гаранина, — но он и зимой прекрасен, и обычай у вас замечательный!

Кулагин подумал, что прелюдия для делового разговора получилась слишком восторженной и затянутой, и решил взять инициативу в свои руки:

— Итак, Ксения Андреевна, вы твердо решили переходить к нам?

— Пожалуй, — не очень уверенно ответила Ксения.

— Прекрасно, прекрасно…

Ксения насторожилась: ей показалось, что профессор думает о чем-то другом, не имеющем отношения к разговору.

— Извините, Сергей Сергеевич, — решительно сказала она. — Может быть, у вас что-то изменилось? Скажите откровенно, я не обижусь!

— Все осталось по-прежнему, Ксения Андреевна. Вы должны будете заполнить анкету, а на отдельном листе указать тему, над которой станете работать.

— Тему диссертации? — растерялась Гаранина.

— Нет, — успокоил Кулагин, — просто у нас такой порядок. Каждый лечащий врач, независимо от того, имеет ли он ученую степень, хочет ли ее иметь или не имеет и не хочет, все равно ведет исследования по определенной теме. Вы — терапевт. У вас довольно широкое поле деятельности. Но, помнится, Тамара Савельевна мне говорила, что у вас накопился значительный материал по… — он замялся.

— По пневмонии, — подсказала Гаранина.

— Да, да, — кивнул Кулагин. — Это интересно. У нас есть вакансия в отделении реабилитации…

— Пожалуй, пневмония… — начала она.

— Хотите всерьез заняться этой проблемой? — перебил Кулагин. От его спокойствия не осталось следа. Профессор суетился, перебивал, перескакивал с мысли на мысль. — В последнее время мы столкнулись с фактами, когда операции неожиданно осложнялись из-за того, что больные в свое время переносили воспаление легких. Собственно, так ли это, я не могу утверждать с уверенностью, но предположить можно. Вот вы и разберитесь… Вам и карты в руки, как говорится…

Гаранина слушала Сергея Сергеевича со все возрастающим вниманием, радостно осознавая, что хочет, нетерпеливо хочет поскорее прийти сюда работать и делать то важное, о чем с таким проникновением, нервничая, говорит сейчас профессор.

И она внезапно с гордостью подумала, что врач-практик не так уж мало стоит, если известный ученый, профессор Кулагин чуть ли не уговаривает ее идти к нему работать.

Раз так, она согласна!..

Больше не было колебаний, тревожных раздумий, неуверенности.

Она сделала выбор.

Неожиданно приехал старший брат Валерия Игашова, Яков, моряк торгового флота.

С братом он поддерживал отношения в основном при помощи почты. Но раз в год они обязательно встречались. Яков, отправляясь в отпуск, всегда заворачивал к Валерию. И тогда они, усевшись друг против друга, выпивали бутылку мадеры (при несхожести характеров оба тем не менее любили именно это вино), ведя какой-то разбросанный разговор.

Валерий с детства побаивался своего старшего брата, хотя разница в годах была не велика. Его всегда отпугивала деловитость старшего, его умение делать только то, что дает ощутимый реальный результат. Яков постоянно высмеивал его, в особенности за стихи и единственную вышедшую в свет повесть.

Вот и в этот приезд заявил, как всегда безапелляционно:

— Что это ты, брат, галстук такой нацепил?..

— Какой? — спросил Валерий, машинально поправляя яркий галстук.

— Пижонский, — усмехнулся Яков. — Все музу свою догоняешь?.. Или это тебя новая жена заставила? Чтоб за молодого сошел?

— Зачем ты так? — поморщился Валерий.

— Ладно, ладно, — Яков разлил вино в фужеры, — шучу, у меня ж язык без костей… Неужели не увижу ее?

— У нее дежурство, — ответил Валерий, радуясь в душе, что Ксении сегодня не будет. Он опасался знакомить ее со своим прямолинейным и резким братцем. Хотя чем черт не шутит. Они могут и поладить между собой: Ксении тоже палец в рот не клади!

Полина не терпела деверя: считала его мужланом и «вредным человеком». Яков открыто презирал Полину, в глаза называл не иначе как Кретей — от кретинки. Валерий по телефону сообщил ему об уходе жены. Яков изумленно воскликнул: «Вот так дела!.. А ты не врешь?..» И все. Хотя бы приличия ради расспросил, что и как. И почему ушла, и к кому уехала?..

— Жаль, что не увижу, — вздохнул Яков. — Честно говоря, я рад, что ты обзавелся женой… Или кем она там тебе… Знаешь, брат, в нашем возрасте одному никак нельзя, хотя… Чем с такой, как твоя Полина, лучше уж одному!

— Оставь, — вяло попросил Валерий, — что ты о ней можешь сказать, если и не знал ее совсем? Приедешь, сцепитесь, как две собаки… А после она о тебе плохо думает и ты о ней. А ведь было в ней что-то… Не поняли только, ни я, ни ты не поняли.

— Не было печали! — фыркнул Яков. — Я, дорогой, войну прошел, да и после войны… Море, братишка, многому учит. Разных людей видал, научился разбираться. Я почему ее Кретей-то называл? Думаешь, просто так? Не-е-ет, милый, с определенным смыслом… Очень уж ты в ум ее верил!

— Перестань, Яков, — тихо сказал Валерий, — ну зачем говорить плохо о человеке, который так много хорошего мне принес?

— Это что же она принесла-то тебе?.. Золотое яичко? Как курочка Ряба?.. Или талант твой спасла и вынянчила? Для пользы и радости человеческой? — Он вдруг стукнул кулаком по столу, повысил голос. — Посмотри, на кого ты похож? Ты ж ни рыба ни мясо, я тебе так скажу. Вроде все у тебя в порядке, вроде и живешь хорошо, в достатке, вроде и уважением пользуешься, авторитетом, известностью… Я ведь однажды слышал, как двое молокососов о твоей книжке спорили. Одному понравилась, а другому — нет… Но не в том дело, что нравится или не нравится. Спо-ри-ли!.. Значит, чем-то зацепил ты их за душу? А я сижу позади них, слушаю, а сам думаю: «Эх, ребятки, ребятки, видели бы вы вашего Игашова, может, и спорить не стали бы!.. Ходит ваш Игашов по земле, как тень… И ничегошеньки он не может и не хочет». А все из-за Полины. Она тебя своим нытьем, своим характером рабским доконала. Сам рабом стал… Рабом обстоятельств. Да и трусом чуть не сделался, потому и мотоцикл завел — сам себе доказать хотел, что на мужика похож.

Валерий не нашелся что ответить. Да и как объяснишь брату, столь далекому от него и складом характера, и профессией, и образом жизни, что не нужен ему больше мотоцикл для самоуважения. Что весь он, без остатка, заполнен новым, неиспытанным чувством, которое называется ожиданием счастья, уверенностью в удаче, в себе, в любимой. И все это дала ему Ксения… И желание писать — тоже.

Он случайно прочитал ее дневник. Нет, конечно, не случайно: он просто не мог оторваться от него — удивился и обрадовался, как редкостной находке: какое богатство!.. Неужели оно могло бы пропасть, остаться незамеченным, неоцененным — даже попросту ненаписанным? Нет, не красоту языка, не изысканность сравнений и эпитетов — большую, страдающую душу — душу истинно женскую — нашел он на страницах толстой общей тетради в клеточку. И сразу по достоинству оценил свою находку…