Наум Фогель - Главный врач

— Ты ешь. Ты ведь и не обедала, наверное…

Она встала, опять прошлась по комнате и хрустнула пальцами.

— Мне страшно от твоего каменного спокойствия. Мне кажется, что ты рад. Рад тому, что случилось.

— Если по правде, то я действительно рад.

Она испугалась. Испугалась не столько за Бритвана, сколько за Корепанова.

— Чему, Алеша? Чему рад? Тому, что он ошибся? Ты этому рад?

— Перед твоим приездом я звонил в больницу. Дежурный врач сказал, что больному значительно лучше. Потом взял трубку Леонид Карпович. Он то же самое сказал… Кстати, почему он не сказал, что ты поехала сюда?

Она не ответила. Села на свое место, нервно теребила край скатерти, затем принялась тщательно ее разглаживать.

— Я сама приехала, — произнесла она чуть слышно, не подымая головы. — Он ничего не знает.

«Ты ведь никогда не лгала, зачем же ты сейчас говоришь неправду?»

— Налить тебе? Это сухое вино, некрепкое.

— Ты не веришь мне, да?

— Чего он хочет?

Она опять стала комкать край скатерти.

— Не знаю… Не знаю. Но эта история не должна получить огласки. Новый секретарь очень плохо относится к Лене. Он доведет дело до суда.

— Ведь есть запись в истории болезни и в операционном журнале, — сказал наконец Алексей. — Кроме того, во время операции присутствовала сестра…

— Она будет молчать. А в истории болезни и в журнале… Леня сказал, что все это можно переделать, если ты завтра приедешь или прилетишь. Он тебя пригласит на консультацию.

Алексей молчал. Долго молчал. Она смотрела на него с нетерпением.

— Это ведь не злой умысел, Алеша, — произнесла она с мольбой в голосе. — Это ошибка. Неужели у тебя никогда не бывало ошибок?

— Были, конечно.

Ася обрадовалась.

— Вот и у него! У него тоже ошибка!..

Корепанов ел. Неторопливо, спокойно, хотя кусок и не лез в горло.

— Что же ты опять молчишь?

— Я хочу этот случай поставить на обсуждение научного общества врачей.

— А если Кротов выздоровеет?

— Все равно.

— Ну почему, Алеша? Почему?!.

Алексей видел, что она вот-вот разрыдается, понимал, что каждое его слово бьет по ней со страшной силой. Он понимал, что так нельзя, что это жестоко, что надо ее пощадить, но сдержать себя он уже не мог.

— Ты спрашиваешь, почему? Он знает, почему. Потому что он был пьян. Если бы не это, ошибки не произошло бы. Он хирург высокой квалификации. И это не просто ошибка. Это — преступление!

Он подошел к этажерке и стал поправлять на ней книги, чтобы они стояли ровно, одна к одной. Ася знала эту его привычку. Когда он волновался или был чем-нибудь озабочен, он всегда начинал вот так выравнивать книги на этажерке. Она чувствовала, что он еще не все сказал, и ждала.

— Да, это не просто ошибка. И больше всего меня поражает, что именно ты приехала ко мне с просьбой скрыть это. Ты, такая прямая и честная. Я понимаю, он твой муж…

— Я не только поэтому приехала, Алеша. Я не хочу, чтобы он подумал, что ты сводишь с ним счеты, мстишь.

Почему «мстишь»? За что мстить?

Хотя бы за то, что его назначают главным врачом областной больницы.

Алексей резко повернулся, сделал к ней шаг и еле слышно спросил:

— Ты веришь, что я этого не знал?

Она кивнула головой.

— Но если бы даже знал, это ничего не изменило бы. Нельзя ради обывательской щепетильности жертвовать принципами.

— Какими принципами, Алеша?

— А такими, пьяный хирург опаснее разбойника на большой дороге. Разбойника остерегаются, а к хирургу приходят сами, доверяют жизнь. И это надо помнить. Помнить и ценить.

Он снова принялся равнять книги. Он ждал вопроса, но Ася молчала.

«И совсем не надо было мне разглагольствовать о долге хирурга. Ведь то, о чем я сказал, она и сама хорошо знает и может подумать, что это поза, что я рисуюсь…»

Она сидела на диване, смотрела на него и плакала. Если бы она разрыдалась или стала биться в истерике, ему было бы легче. Но эти молчаливые неженские слезы…

Он подошел, сел рядом, обнял за плечи.

— Пойми, Ася, я не могу иначе.

— Я знала, что так будет, знала, — проговорила она и, уткнувшись ему в колени, разрыдалась.

Эти вздрагивающие плечи и черная родинка на шее, которую он только сейчас увидел, о которой совсем забыл, эти мягкие слегка вьющиеся темные волосы сразу же отбросили его далеко назад, в прошлое. И Ася, которой он говорил, что она совсем чужая ему, и сам верил в это, вдруг стала прежней — родной и близкой. Он не знал, что делать, и только шептал:

— Ну, успокойся, успокойся… Ты помнишь нашу практику в Гречановке? — спросил Алексей, когда она затихла. — Помнишь, как ты по ошибке во время дежурства ввела больному вместо лобелина морфий? Эго был тяжелый больной. И он мог бы умереть. И никто не узнал бы о твоей ошибке. Но ты подняла всех на ноги. И меры были приняты. И больной остался жив. Он мог бы остаться жить и без этого. Но ты все равно подняла всех на ноги, хотя тебе было очень страшно. Может быть, намного страшнее, чем сейчас…

Она выпрямилась, стала вытирать глаза.

— Я поеду домой. Скажи, пожалуйста, шоферу, чтобы он собирался.

— Глупости. Третий час ночи. Ложись спать.

Он взял ее за руку, как девочку, и повел в спальню.

— Сейчас я постелю.

Она смотрела, как он открыл шкаф, взял свежие простыни, потом снял с постели покрывало и стал аккуратно складывать его.

— Ты по-прежнему сам стелешь себе, — произнесла она.

— Я считаю это мужским делом.

Он отогнул край одеяла и сказал тихо и ласково:

— Ложись! Раздевайся и ложись. Все будет хорошо. Вот увидишь, все будет хорошо.

Она прильнула к нему, и ей показалось вдруг, что ничего не было, никаких страхов. Не было войны, Бритвана, операции. Что ей сейчас всего двадцать один год, что она, студентка медицинского института, на практике вместе с Алексеем в чудесной, ни с чем не сравнимой Гречановке. В памяти это прошлое встало так ощутимо, что она вдруг почувствовала и звуки летней ночи, и таинственный шепот листвы за окном, и запах плеча Алексея, почему-то всегда напоминающий запах реки и солнца…

Он поцеловал ее в заплаканные глаза, как целовал когда-то — нежно, чуть прикасаясь губами, направился к двери.

— Куда же ты? — прошептала она.

— Мне надо еще в отделение. Ложись, Асенька.

В отделении было тихо. Стоял полумрак. Только на столе дежурной сестры горела лампа под зеленым абажуром. Увидев Корепанова, сестра встала и бесшумно пошла ему навстречу. Алексей шепотом расспросил о больных. Потом пошел в палату к Люсе.

Она лежала с открытыми глазами и тяжело дышала. На щеках полыхали пятна нездорового румянца. Она была по-прежнему без сознания, но Алексею показалось, что ей стало чуть лучше, да и дыхание стало немного реже и глубже, и температура ниже, чем вчера.