Наум Фогель - Главный врач

Он проверил листок назначений, сделал дополнительные и вышел.

— Кто из санитарок дежурит сегодня?

— Тетя Наташа.

— Скажи ей, пожалуйста, чтобы она постелила мне в ординаторской.

Проснулся он около семи. Стоя у окна, сделал несколько гимнастических упражнений, потом принял душ, надел свежий халат и пошел домой. Аси уже не было. Архиповна сказала, что она встала чуть свет, быстро собралась и уехала.

— Она ничего не говорила?

— Просила, чтобы вас не будить.

Алексей вошел в столовую. Он почему-то обратил внимание на этажерку. Фотографии Марины на ней не было.

«Что за вздор? — подумал он. — Зачем ей понадобилось это фото?»

Потом, застилая кровать, он обнаружил фотографию под подушкой — изорванную в куски. На обрывках — следы зубов и помады.

Когда Мильченко доложил Гордиенко обстоятельства дела, тот ругнулся солоно, по-солдатски, как ругался только, когда был вконец раздосадован.

— А эту девчонку за что он ударил, Никишин? — спросил он.

Мильченко сказал, что Никишин пока не сознается, но Вербовой говорит, что хищение белья и покушение на жизнь Стояновой — совершенно разные вещи. И независимо от того, чем закончится следствие по делу Стояновой, Корепанов несет ответственность за сокрытие преступника, которого до сих под разыскивает милиция, что дело о недонесении — уголовное дело, и надо Корепанова отдать под суд.

Гордиенко посмотрел на Мильченко чуть исподлобья и сказал:

— Хорошо, передайте Вербовому, пусть напишет представление. И готовьте материалы на ближайшее бюро.

В тот день Вербовой возвратился поздно: заседание суда затянулось, потом еще пришлось задержаться, чтобы поговорить с судьей о деле, которое должно было слушаться завтра. Лишь около десяти дозвонился к нему Мильченко и попросил срочно приготовить представление на Корепанова. Вербовой решил, что напишет сейчас же: завтра с утра много дел и времени не будет.

— Чем это угрожает Алексею Платоновичу? — спросила Лидия Петровна.

— Не знаю, — сухо ответил Вербовой. Все зависит от бюро.

— А от того, как ты напишешь представление, ничего не зависит? — спросила Лидия Петровна.

— Ничего, — ответил Вербовой. — Я напишу только то, что надо написать. Мои личные симпатии или антипатии не скажутся на содержании представления. И ты это знаешь.

Да, она это хорошо знала. И ей в свое время даже нравилась в нем эта объективность, преданность своему долгу, безукоризненная честность. «Закон суров, но — закон. Еще Конфуций сказал, что сознавать свой долг и не исполнять его — это трусость». Он был во всем такой. Безупречно честный и решительный до самоотверженности, когда дело касалось долга.

Она встретилась с ним в конце сорок четвертого, когда его, раненого, привезли в больницу, где она работала. Ей нравились в нем его спокойствие, железная логика суждений. И его прошлое тоже очень нравилось ей — тяжелое полуголодное детство, работа пастухом. Грамоте выучился самоучкой. Подростком подался в город. Два года на заводе. Потом ЕОДИЛ машину секретаря райкома. Много читал. Однажды секретарь, который души в нем не чаял, увидел в руках Вербового книгу по вопросам права. Заинтересовался. Спустя несколько дней принес уголовный кодекс и сказал:

— А ну-ка познакомься, Георгий Павлович, и постарайся запомнить.

Через короткое время Вербовой знал уголовный кодекс на память, а еще через две недели его назначили районным прокурором. Юридический факультет он закончил уже потом, заочно, перед войной.

После выздоровления его на фронт больше не послали. Лидия Петровна сошлась с ним как-то очень просто. На было времени для ухаживаний, свободных вечеров для свиданий. Лишь изредка, когда выдавался свободный вечер, они шли в театр или куда-нибудь еще. А когда не было куда идти и на улице бесновалась непогода, они сидели дома, болтая о разном. Лидия Петровна чувствовала, что нравится Вербовому, и, когда он сделал ей предложение, сразу согласилась.

Ей было хорошо с ним. И только сейчас она вдруг поняла, что не любит его и в сущности никогда не любила. Что в нем — в общем хорошем и честном человеке — чего-то не хватает. Раньше она никак не могла понять, чего. А теперь поняла.

Она подошла к нему сзади и прочитала две написанные ровными, очень спокойными и очень твердыми буквами строчки: «Представление об укрывательстве вора Никишина главным врачом областной больницы Корепановым Алексеем Платоновичем».

«У него какой-то особый язык, — думала Лидия Петровна. — «Об укрывательстве вора Никишина». К этим словам нельзя придраться. Они до бессердечности ясны. Они абсолютно точно определяют то, что случилось».

Она стала читать дальше: «…с просьбой извлечь пулю из тела раненого Никишина, но с условием не оглашать этого факта, на что Корепанов согласился». «Да, это так, — думала Вербовая. — Он действительно согласился «вынуть пулю из тела». А о чем он думал в эти минуты, что пережил, почему согласился? Это к делу не имеет отношения? А должно иметь, обязательно должно! Ведь у Корепанова тогда не было выхода». «Дал слово не предавать гласности факт извлечения пули». «Не сообщил в следственные органы известные ему факты кражи и тем самым…»

Его интересуют только факты, голые, как отшлифованные волнами камни. Факт извлечения пули, факт недонесения, сокрытия… Статья, параграф… Он считает, что работник юстиции, особенно прокурор, должен быть беспристрастным. Он считает, что в этом и только в этом — справедливость. Но это же не так… Прокурор должен быть человеком и обязательно душевным, иначе он не имеет права быть прокурором. А Георгий равнодушен. И это — страшно. Потому что равнодушие — как ржавчина. Она изъязвляет все самое лучшее, что есть в человеке. Настоящий человек не имеет права быть равнодушным.

Она пошла на кухню, вымыла посуду, прибрала там.

Потом направилась в спальню, постелила, вернулась в столовую.

— Почему ты не ложишься? — спросил Вербовой.

— Жду, пока ты закончишь.

— Я скоро.

Он и в самом деле вскоре закончил. Лидия Петровна следила, как он неторопливо читал, потом сделал несколько исправлений, наконец сложил аккуратно бумаги и спрятал их в портфель.

— Ну вот и все! — произнес удовлетворенно.

Он встал, потянулся до хруста в суставах, посмотрел на жену и улыбнулся.

— Ты не тревожься. Очень большое значение в этом деле имеет факт отсутствия корысти: вот если бы он деньги взял за то чтобы молчать. Что ты так смотришь?

Она ответила не сразу. Встала. Обернулась и, глядя мужу прямо в глаза, сказала спокойно и твердо:

— Я ухожу от тебя, Георгий.

Он сначала не понял. Улыбнулся растерянно, как ребенок, потом спросил, стараясь все превратить в шутку: