Анатолий Вахов - Утренний бриз

Лампе прохрипел астматически:

— Мистер Свенсон хочет жить в дружбе с Советской властью. Все товары в Ново-Мариинске передает Совету!

Заявление его вызвало растерянность. Мало кто был уверен, что он правильно понял Лампе. Рыбин уже жал руку американцу. Тот ему отвечал тем же, хотя был зол. Он не хотел идти сюда, и только приказ Свенсона заставил его сыграть роль шута. Весь красный от негодования, Лампе вслед за Редровым поставил свою подпись и поспешил удалиться.

— Красивая спектакля! — Баляев сплюнул и скосил на Каморного глаза. — Любуешься, Давидка?

Каморный только передернул плечами. Он был и возмущен и подавлен происходящим. Крепко за свое добро, за свои доходы коммерсанты дерутся. Советскую власть как позорят! У него дрогнули ноздри, и он прикусил губу, чтобы не выругаться. Нет, говорить с этими лицемерами бесполезно. Получишь пулю в лоб. Их надо уничтожить. Каморный тут же решил утром отправиться обратно в Марково. Надо слетать к товарищам, все рассказать, сообщить, каковы здесь силы, и двинуться сюда. И за все спросить: и за ревком, и за эту вот дикую комедию. Каморный ни на мгновенье не сомневался: все, что он видит, заранее подстроено. Вдруг люди вокруг Каморного громко заговорили. Кто-то звонко захлопал рукавицами, кто-то крикнул:

— Урр-р-а-а!

Но его никто не поддержал, и голос смущенно смолк. Каморный увидел над зданием правления красное полотнище, которое сменило царский флаг. Его держал в руках Еремеев. Он скомкал старый флаг и швырнул его вниз.

— Да здравствует советский флаг! — крикнул Чумаков. — Ур-р-р-а-а!

К нему присоединились все, кто был рядом, и несколько человек из толпы. Чумаков опять предложил:

— Ну, товарищи, ну, граждане, подписывайте декларацию. Или вы против Советской власти? Почему никто из шахтеров не подписал?

— Я подписываюсь, — около ящика появился Малинкин. Как всегда хорошо одетый, чисто выбритый, он мало походил на шахтера.

— Удушу стерву! — пообещал Баляев, и Каморный понял, что это не пустые угрозы. Он тихо сказал шахтеру:

— Не марай о грязь руки. Они для большого дела потребуются.

Баляев не удивился словам Каморного, а удовлетворенно подумал: «Не ошибся я» — и спросил друга:

— Скажешь, для какого дела?

— Скажу, — Каморный уже был уверен в Баляеве и решил с ним откровенно поговорить перед отъездом. Может быть, шахтеры окажутся помощниками марковцев. Ведь не могут они забыть своей вины в гибели ревкома, когда Толстая Катька их споила. Есть же в них совесть.

— Пошли отседова, — Баляев стал выбираться из толпы. — Не терпит сердце видеть мерзость.

Покинуть собрание, не подписываться под декларацией решили и другие шахтеры, но это им не удалось. Баляев и Каморный оказались перед цепью милиционеров и поняли все. Струков, стоявший невдалеке, спросил шахтера:

— Что же ты, Баляев, от Советов уходишь?

Струков скользнул взглядом по Каморному, не задержался на нем, приняв за кого-то из шахтеров. Баляев, опасаясь за Каморного, сказал:

— Чего моя подпись стоит?

— Ты пролетарий, твое мнение большой вес имеет, — объяснил Струков. — Идите, идите, подписывайтесь.

Баляев больше не возражал. Он мигнул Каморному, и они подошли к очереди, которая выстроилась у ящика. Присутствие милиционеров было всеми обнаружено, и никто не решился уйти не расписавшись. Слишком свежи были в памяти недавние выстрелы по членам ревкома. Стало уже темнеть, когда на обратной стороне листа была поставлена последняя подпись.

— Теперь можно и обмыть наше единство, — сказал Чумаков. — Пять человек приглашаю к Толстой Катьке. Кто хочет со мной?

— А я десятерых! — закричал Щеглюк. — Пошли!

— Угощайте, не жалейте! — сказал Бирич Чумакову. — Я расплачусь. Да возьмите с собой Рыбина.

— Нет, нет. Я домой, к семье, — испугался Рыбин.

Но Чумаков властно взял его за руку:

— Председатель Совета должен быть с людьми, а не прятаться.

Толпа расходилась. Люди торопились покинуть место с ощущением того, что они стали соучастниками какого-то преступления. Баляев что-то шепнул нескольким шахтерам, а Каморному громко сказал:

— Пошли допивать водку!

Каморный взглянул на флаг, и он Показался ему черным и тяжелым, как будто отлитым из чугуна. Всю дорогу до домика Клещина шахтер угрюмо молчал. Каморный несколько раз заговаривал с ним, но, не получая ответа, оставил попытки. Баляев о чем-то сосредоточенно думал. В домике светились окна. Женщина по-прежнему была одна. Когда Каморный и Баляев вошли в домик, у женщины был все тот же испуганный вид. Она приготовила немудреные закуски, расставила кружки. Тусклая лампа едва освещала маленькую комнатку с низким потолком, топчан, покрытый лоскутным одеялом, стол и табуретки.

— Беги за своим, — приказал Баляев хозяйке, стаскивая полушубок и шапку, Густые всклокоченные волосы его касались потолка. Баляев не стал садиться на табуретку, а принес с улицы позвонок кита. — Для меня припасено. А то как сяду на ихнюю табуретку, так — щепки для растопки.

Он рассмеялся и поторопил хозяйку:

— Не копошись. Слетай в один миг.

— Я сейчас, — женщина накинула на плечи рваное пальто и вышла. Ее шаги затихли за окном.

Баляев молчал. Каморный достал кисет и сказал:

— Смирились шахтеры с новым Советом.

— Ты не торопись, — Баляев уклонялся от разговора. — Один я с тобой чесать язык не буду. Не одних нас дело касается. Погоди. Давай-ка покурим, покеда нужные люди придут.

Они успели выкурить по самокрутке, когда в домик пришли четверо шахтеров. Каморный их узнал. Они стояли рядом с Баляевым на собрании. Один из них был совершенно лысый, с морщинистым лицом. Другой — широкоскулый, с выбитыми передними зубами и багровым шрамом на подбородке. Двое других шахтеров были молодые, лет по двадцати пяти, с усталыми лицами и колючими глазами. Они очень походили друг на друга — и курчавыми волосами с рыжинкой, и крутыми плечами, и прямыми бровями над далеко расставленными от переносицы глазами. «Братья, — решил Каморный. — Кажется, близнецы».

За окном послышались шаги. Все повернули головы к двери. Вошел Клещин, а за ним его жена. Она помогла ему стянуть старенькую кухлянку. Клещин Оказался тщедушным человеком. Левая рука его была на перевязи. Одет он был в старую заплатанную гимнастерку, из-под которой выглядывал воротник серой фуфайки крупной самодельной вязки.

— Добрый вечер, — Клещин подошел к столу и всем по очереди подал костлявую холодную руку. Ой чуть задержал руку Каморного, потом сел на табуретку и улыбнулся:

— Что же не наливаете, а только дымите?

— По маленькой можно, — Баляев потянулся к бутылке, налил по половине кружки. Все чокнулись и выпили. Когда закусили солеными грибами, Баляев обратился к Каморному: