Анатолий Вахов - Пурга в ночи

Никто из одиннадцати не пытался возражать. Все с видимым облегчением отдавали оружие и с любопытством рассматривали ночных посетителей, спрашивали:

— У нас тоже будет ревком?

— Будет, — отвечал Дьячков.

Никифор говорил с торжеством в голосе. Впервые в своей жизни он никого не боялся. Прав оказался старый рабочий — пришла и к нему новая жизнь.

Ревкомовцы действовали быстро и тихо. Разоружив часть отряда Малкова, они вернулись к его дому и постучали.

— Это вы, Константин Михайлович?

— Гости его, — весело откликнулся Мальсагов. — Открывай!

Женщина спросонья, не разобрав, что сказал Мальсагов, открыла дверь, и ревкомовцы, отстранив ее, вошли в дом.

Мохов приказал:

— Тихо! Ни слова!

Жена Малкова, тоненькая корячка, увидев вошедших в спальню незнакомых людей, испуганно бросилась к дочке.

— Не бойтесь. Вам ничего не угрожает, — успокоил Мохов. — Где у вашего мужа хранятся деньги?

Маленькая женщина с темным скуластым лицом молча указала на старинный, окованный полосами меди сундук, что стоял в углу под мерцающей лампадой. Мохов подошел к сундуку. Берзин сказал Мальсагову и Галицкому:

— Освобождайте заключенных товарищей.

Они с Дьячковым и Ульвургыном перешли в кухню. Впереди с лампой шла служанка. В кухне спали трое мужчин. Это были работники Малкова. Их подняли. И прежде чем они успели понять, что происходит, Мальсагов скомандовал:

— Руки вверх!

Работники Малкова повиновались.

Дьячков с искаженным злобой лицом подскочил к ним.

— У, гады. Попомним, как мучили нас.

— Ты это что? — спросил Галицкий.

— Эти подлюки помогали Малкову нас бить и пытать.

— Не по своей воле… — начал один из арестованных. — Малков приказал:

— Молчи, сволочь! — Дьячков ударил его.

Мальсагов оттащил Никифора.

— Они псы. Ты тоже хочешь быть псом? Зачем бить? Судить надо.

— Верно, Якуб, судить их будем. — Галицкий укоризненно посмотрел на Дьячкова. — Нельзя революционеру так счеты сводить.

Оставив арестованных под наблюдением Оттыргина и Ульвургына, ревкомовцы с Дьячковым прошли к кладовой за кухней. На ее двери висел большой замок.

— У кого ключ? — спросил Галицкий у арестованных.

— На полке лежит, у двери, — пробурчал один.

Галицкий нашел ключ, открыл. В темной кладовой от духоты тошнило. Мальсагов взял из рук служанки лампу, подняв ее, осветил кладовую. Она была превращена в тюремную камеру. На полу, на подстилке из рваных мешков, лежали, прижавшись друг к другу, Кабан, Падерин и Наливай. Они, подняв головы, смотрели на столпившихся в дверях людей. Молчание их было тяжелое и враждебное.

— Товарищи, товарищи! — взволнованно говорил Галицкий. — Мы из Ново-Мариинска, мы члены ревкома, Малков арестован нами, и вы теперь свободны.

— Малков арестован? — Падерин при этих словах вскочил на ноги и тихо охнул. Прихрамывая, он подошел, вплотную к Галицкому: — Вы… вы из ревкома?

— Да, в Ново-Мариинске переворот, — сказал Галицкий.

— Красный флаг там и красный флаг надо тут, — добавил Мальсагов.

— Наконец-то! — выдохнул Падерин.

Поддерживая друг друга, поднялись Кабан и Наливай.

На лице Кабана повязка закрывала левый глаз. Наливай стоял согнувшись. Они все еще не могли осознать случившееся. К ним между Галицким и Мальсаговым протиснулся Дьячков.

— Поняли? Ревком. Колчаковцев нет. Малков у меня связанный сидит. Его каюры сторожат.

— А где американец? Стайн? — спросил Кабан.

— Здесь нет, но поймаем его, — пообещал Галицкий.

— Бешеная собака к смерти бежит, — добавил Якуб.

Ревкомовцы помогли товарищам выйти из кладовки, а на их место водворили работников Малкова, навесили замок. Ключ Галицкий положил в карман.

Вышли в кухню. Только сейчас ревкомовцы увидели, как плохо выглядят освобожденные. Грязными, кровавыми тряпками свисала одежда. Заросшие лица в сгустках запекшейся крови.

— Живо горячей воды! — приказал Галицкий прислуге, и та испуганно метнулась к печке.

— Поесть бы, — попросил Наливай.

— Все, что есть, на стол! — отдал новое распоряжение Галицкий. Мальсагов заглянул в кастрюли.

— Суп есть! Мясо есть! Каша есть!

— А я вам что-нибудь из одежды Малкова принесу, — сказал Галицкий. Он обязан вам заменить платье. Он многим обязан и должен.

— Платить будет! — откликнулся от плиты Мальсагов. Он нес к столу, за который уже сели Кабан, Падерин и Наливай, огромный чугунок. — За все платить будет!

— За все. — Падерин нетерпеливо потребовал от Мальсагова: — Рассказывай, как все в Ново-Мариинске произошло!

Галицкий вошел в спальню Малкова в тот момент, когда Мохов топором взломал крепкий запор старинного сундука. Медная толстая накладная петля, изогнувшись, отлетела от крышки, вырвав большой кусок доски. Мохов поднял крышку сундука. В нем аккуратными пачками лежали деньги. Здесь были и русские, и американские, и английские, и японские.

— Деньги, — Берзин посмотрел в сундук и обернулся к Галицкому, — пойдут на покупку продовольствия для голодающих.

Ревкомовцы отобрали необходимую одежду, чтобы переодеть освобожденных товарищей. Затем вернулись к сундуку и стали пересчитывать деньги. Их оказалось: русских — двадцать три тысячи рублей, американских долларов — одна тысяча двести и почти столько же других. На дне сундука — золотой песок в мешочках и самородки.

— Банк Малкова, — усмехнулся Берзин и в ярости крикнул: — Все эти деньги, все это золото крови. Оно оплачено голодом, смертью людей!

Мохов, как и Галицкий, поняв, что Малкову уже подписан смертный приговор, молча его одобрил. Приговор был справедливый. Антон спросил:

— Когда же начнем допрос Малкова?

— Немедленно. — Берзин поторопил Антона: — Быстрее пиши.

Пока Мохов составлял акт о деньгах и золоте. Август Мартынович подошел к жене Малкова. Маленькая женщина, укутавшись в платок, сидела со спящей дочкой на коленях. Широкое лицо с серповидными верхними веками, внимательные живые глаза не выдавали ее волнения. Если при появлении ревкомовцев она испугалась, то сейчас, видя, что ей ничего не угрожает, с интересом следила за всем происходящим.

— Как звать вас? — спросил Берзин.

— Женя Беляева. — Женщина заволновалась: — Где Константин Михайлович?

— Ваш муж арестован и будет судим. Но вас мы не тронем. — Август Мартынович удивился, что у женщины другая фамилия.

— Константин Михайлович не женился на мне. У него есть жена там, — она неопределенно махнула рукой, — в Америке.

— А вы? — недоумевал Берзин.

— Меня Константин Михайлович так взял, ведро водки отдал моему батьке. — И с робкой надеждой спросила: — Мне можно уехать к батьке?

— Вы свободны и поступайте как желаете, — Берзин осторожно коснулся темных волос девочки: — У нее будет другая жизнь. Хорошая.