Анатолий Вахов - Пурга в ночи

Допрос Малкова подходил к концу. Ревкомовцы сидели в небольшой комнате вахтера государственного продовольственного склада, куда утром был переведен Малков. Коммерсант отвечал на вопросы Берзина обстоятельно, с нескрываемым пренебрежением к ревкомовцам. Малков даже ругал себя за тот страх, что пережил при аресте. — Эти бандиты не посмеют что-либо со мной сделать. Они знают, что я в дружбе с американцами. А уж с ними они не будут ссориться. Скорей бы вернулись Стайн и Свенсон.

— Значит, Новиков не был убит, а застрелился сам? — Берлин тщательно устанавливал подробности гибели Николая Федоровича.

— Да мы даже его не ранили, — ответил Малков. — Мы хотели взять его невредимым, а он убил наших двоих, а потом сам застрелился.

— Это не спишет вины с вас.

Малков только пожал плечами.

— Если бы он не пытался бежать, он бы остался жив, как…

— Как эти товарищи, измученные вами! — Берзин посмотрел на Кабана, Наливая и Падерина.

Малков молчал. Берзин сделал знак Оттыргину и Дьячкову вывести из комнаты Малкова. Когда закрылась за коммерсантом дверь, все заговорили, зашумели, но Берзин потребовал тишины.

— Новиков не мог сам упасть с нарты. Если бы даже это случилось, то каюр должен был остановиться, помочь ему. Парфентьев этого не сделал. Я думаю, что…

Берзин остановился, еще раз проверяя свои выводы. Мохов неожиданно воскликнул:

— Парфентьев его предал!

На Мохова было тяжело смотреть. Мальсагов подсел к нему, осторожно коснулся плеча:

— Ты, Антон, сыном будешь Новикову?

За этими простыми словами стояло так много. Мохов с благодарностью поднял на Мальсагова глаза и молча кивнул:

— Отомщу…

В комнату быстро вошел Дьячков.

— Что в Белой творится! Люди из своих нор повылазили. Ждут, что им скажут.

Берзин встал.

— Пошли, товарищи.

У складов собрались все, кто мог ходить. Они шумно обсуждали событие, но при появлении ревкомовцев и бывших узников Малкова смолкли.

У склада Малкова Берзин встал на приготовленный ящик и посмотрел на молчаливо стоявших людей. Жалость охватила его при виде истощенных лиц, голодных взглядов, рваных одежд, но тут же жалость уступила место гневу. Август Мартынович вспомнил сытое лицо Малкова, его дом.

— Товарищи! Трудящиеся Севера! Наступил час вашего освобождения от рабства, власти буржуазии и купцов-спекулянтов. Час освобождения от голода и нищеты. — Тут взгляд Берзина упал на груду винчестеров и патронов. Они лежали рядом.

— Вас запугивали большевиками. Вас готовили к тому, чтобы вы убивали вот таких, как я и мои товарищи, таких, как ваши знакомые — Падерин, Кабан, Наливай, Дьячков. Для чего это Малкову и Стайну нужно было? Для того, чтобы в сундуках коммерсанта прибавилось золота, а американцы стали бы хозяевами всего края. Кто из вас сегодня утром досыта поел, у кого в доме достаточно припасов на зиму?

В первые секунды устьбельцы растерялись. Никто и никогда не спрашивал их об этом.

— Я, наверное, ошибся, и вы все сыты, а ваши кладовые набиты продуктами.

— Ребятишки помирают! — Утренний морозный воздух прорезал истошный крик. Из глубины толпы вырвалась женщина и, остановившись перед Берзиным, снова закричала: — И что делается? Сыночек мой… куска хлеба нет… — Она схватила себя за голову и заплакала.

— Да что ты спрашиваешь? Пухнем с голодухи.

— Рыбалки, рыбы нас лишили. Одно нам теперь — в гроб, — поддержал другой, и вдруг все закричали, не слушая и перебивая друг друга:

— Малков жиреет!

— Нам жизни, света нету!

Женщины громко заплакали. Шум нарастал. Падерин крикнул:

— Да замолчите же! Дайте товарищу Берзину говорить.

Но его никто не услышал. Август Мартынович остановил его:

— Пусть выскажутся все.

— Малков за каждую копейку за горло берет! — продолжали негодовать устьбельцы. — По его воле голодуем.

— Не один Малков на нашем горе жиреет!

Постепенно люди стали успокаиваться, и Берзин смог говорить:

— Кончилась старая власть и наступила новая, ваша! Вы должны избрать свои Советы и сами управлять своей жизнью. Малкова будем судить!

— Смерть ему! — разом закричало несколько человек.

И словно испугались своих слов. Кому они желают смерти? Малкову, который мог любого из них уничтожить. Берзин уловил колебание и твердо, утверждая приговор, сказал:

— Да, Малкову смерть! А все его товары объявляются достоянием трудового народа! Все товары крупных купцов, а также Свенсона национализируются! Мы, большевики, не позволим, чтобы на горе и голоде народа наживались спекулянты.

— Верно-о-о! Правильно-о-о! Ура-а-а большевика-а-ам!

В стороне стоял Маклярен и мелкие купцы. Земля уходила из-под ног вчерашних хозяев. Берзин продолжал:

— Товары мелких коммерсантов должны быть представлены для учета местному Совету. Купцы, спрятавшие товары, предаются революционному трибуналу, а товар объявляется народным достоянием!

Новый шквал одобрения и радости пронесся над селением. Маклярен злобно прикусил мундштук трубки: и здесь его настигли большевики. Американца переполняла ненависть. Он не мог простить ревкомовцам своего пребывания в тюрьме. Тут же Маклярен обозлился на Свенсона. Олаф всегда уходит от неприятностей и подставляет под удары своих агентов. Что захотят делать с товарами Свенсона большевики, то пусть и делают. Я не буду ни в чем им возражать. Не хочу, чтобы снова меня держали за решеткой. А Мартинсона предупрежу, чтобы не попал в неприятность.

Маклярен обдумывал письмо своему коллеге из Марково, а ликование жителей продолжалось.

Берзин поднял руку, и все сразу же замолкли. Устьбельцы боялись пропустить хоть одно слово, Августа Мартыновича.

— Рыбалки тоже переходят в собственность народа, и вы вместе с марковцами будете работать на них. Улов пойдет для вас…

Последние слова Берзина захлестнула буря восторга. Устьбельцы ринулись к Августу Мартыновичу, подхватили Берзина и его товарищей на руки и стали подбрасывать. Десятки дружеских рук посылали их в низкое хмурое небо. Берзин взлетал, и у него захватывало дыхание. Весело смеясь, он кричал устьбельцам:

— Отпустите! Хватит!

Но его снова и снова бережно и дружно вскидывали вверх, в небо, которое продолжало сыпать снегом, словно конфетти на большом празднике, Когда устьбельцы особенно высоко подбросили Августа Мартыновича, он увидел цепочку упряжек. Это спешили в Усть-Белую жители стойбища, у которых ночью был нартовый отряд. Берзин удовлетворенно улыбнулся: поверили оленеводы его словам, поверили в советскую власть и к ней едут…

— Шахтеры просят разрешения ходить в Ново-Мариинск. — Бучек осторожно поправил перевязь, на которой висела правая рука. Он сильно обжегся во время пожара. — Надо отменить запрет ревкома. Обижаются угольщики.