Анатолий Вахов - Пламя над тундрой

Посмеиваясь, рабочие расходились по местам. Новиков подошел к высокому фрезеровщику и что-то быстро ему сказал. Тот, вытирая руки паклей, кивнул:

— Сделаем.

Новиков встал за свой станок. Цех наполнился привычным шумом. Из-под резцов вилась, переливаясь цветами, горячая стружка. Включались и выключались станки. За грязными окнами вечер давно перешел в ночь. По цеху прохаживался офицер из колчаковской контрразведки. Рабочие, казалось, не замечали его и были поглощены работой. Николай Федорович следил за колчаковцем и не отрывал глаз от обтачиваемой детали. Все было в цехе как всегда… И все же начальник цеха чувствовал нарастающее беспокойство. Нет, не от случая с оратором, а от того спокойствия, с каким трудились рабочие. Он замечал, что рабочие иногда переглядываются с каким-то многозначительным видом, или это только кажется ему…

Николай Федорович не отходил от своего станка. Он только дважды обменялся взглядом с фрезеровщиком. Тот притворно зевнул и перекрестил открытый рот. У Новикова дрогнули губы, но он сдержал улыбку…

…Утром, солнечным и свежим, Новиков вышел из цеха. Он с удовольствием вдохнул пахнущий водорослями, йодом и ржавым железом воздух. Бухта лежала сверкающим голубым зеркалом. По нему с Чуркина мыса неторопливо скользила китайская шампунька. На ее корме работал одним веслом гребец. Воздух чист и прозрачен. Отчетливо были видны деревья в саду «Италия» на противоположной стороне бухты.

Новиков на мгновение забыл обо всем и думал, как было бы хорошо полежать на траве, соснуть под деревьями под тихий шелест листьев. Слабый бриз ласково обдувал лицо рабочего.

— О чем задумался, Федорович? — вернул его к действительности голос подошедшего фрезеровщика.

— На травке захотелось полежать, — признался Новиков и смущенно улыбнулся, точно оправдываясь: — Старею…

— Ишь ты. На травке полежать! А помогать белякам откачивать «Верного» не хочешь? — рабочий засмеялся: — А до старости тебе еще столько же топать, сколько уже отмерил. Пошли!

Они спустились к берегу и увидели миноносец. Он сидел в воде почти по самую палубу, на которой суетились люди в военной форме. На берегу всхлипывали и ухали насосы. От них шланги были переброшены на миноносец. Похожие на огромных светло-серых змей, насосы жадно высасывали воду из его стальной утробы.

— Хорошо отремонтировали, — подмигнул Новиков. — Даже кингстоны [2] Кингстон — клапан в подводной части корабля. безотказно сработали.

— По твоей просьбе! — засмеялся фрезеровщик. Они смешались с потоком рабочих, которые с независимым видом проходили мимо колчаковцев, подозрительно всматривавшихся в каждого.

Точно утренний бриз передавались от рабочего к рабочему, от ряда к ряду тихие, едва слышные слова:

— В Жариковский сад…

Потом они зазвучали громче, сильнее. Люди уже не расходились по боковым улицам и переулкам, а шли мощенной светлым булыжником мостовой к Жариковскому саду. Шли, тесно смыкая свои ряды, плечом к плечу, шли в ногу, и стук подбитых металлическими ракушками ботинок звучал как отдаленный рокот приближающейся бури.

Колонна перешла Светланскую улицу и затопила Жариковский садик, втиснувшийся узким клином в подножие сопок. Под густой листвой высоких тополей, закрывавших солнце, стоял острый утренний холодок. Ряды смешались, рабочие заговорили, задымили папиросами и трубками. Вдруг все стихло. Даже стало слышно, как шелестят над головой листья. Чуть возвышаясь над всеми, с садовой скамейки говорил усатый человек в потертом пиджаке. Это был член подпольного заводского комитета партии, о нем знали очень немногие рабочие, хотя видели и встречались с ним почти каждый день. Новиков внимательно слушал его, как и все стоявшие вокруг рабочие.

— Товарищи! Сегодня интервенты и колчаковцы будут маршировать в центре нашего города, маршировать с оружием. И это они называют «парадом дружбы». — Оратор потряс газетой. — Нет, это не парад дружбы, а парад запугивания! Но нас не запугать!

Слушатели ответили одобрительными криками. Над толпой поднялся красный флаг.

— Мы хозяева этого города, этой земли, — продолжал оратор: — Мы требуем, чтобы союзные войска покинули Владивосток, не поддерживали Колчака! Его с Урала в хвост и в гриву гонит Красная Армия, а нас тут заставляют ремонтировать корабли, бронепоезда, оружие для Колчака. Какое они имеют право? Мы протестуем против насилия и присоединяемся к морякам, железнодорожникам, которые уже отказались работать на золотопогонников, распродающих нашу землю! Объявляем забастовку!

— Правильно! Забастовку! Не помогать Колчаку против наших братьев! — раздались в ответ крики рабочих. — Да здравствуют Советы! Мы с Москвой, с Лениным! Ур-ра-а!

Над митингом взлетели листовки. Они рассыпались и стали падать. Им навстречу вскинулись сотни рук, ловили листовки, передавали друг другу. Николай Федорович вспомнил об Антоне. Как-то ему удастся выполнить задание…

Около Новикова появился человек с усиками и в пенсне. Он обратился к Николаю Федоровичу:

— Вы разделяете мнение этого бунтовщика? — Человек указал на оратора: — Это же…

— А ну пройдите дальше, господин хороший, — прогудел над усатым бас токаря, соседа Новикова по станку. — Тут и пришибить могут.

— Я… да как вы смеете! — человек взглянул на рабочего и вдруг юркнул в толпу. Он так стремительно исчез, что рабочие невольно рассмеялись.

— Напугал ты его, Сидоров, — улыбался Новиков. — Так и заикой может стать.

— Путается под ногами всякая шваль, — зло ответил токарь. — Так бы и пнул, чтобы за Чуркин вылетела.

— Потерпи, будет, — уверенно ответил Новиков.

После митинга рабочие вновь выстроились в колонну и направились к центру города. Молодой рабочий с красным флагом запел:

Николай Федорович шел за молодым рабочим со знаменем и пел сдержанно, с волнением и ощущал какую-то особенную радость, которая звала его вперед. Новиков словно помолодел.

Колонна дошла до Пушкинской улицы, и песня оборвалась, замерла. Рабочим преградил путь частокол штыков, поблескивавших на солнце. Колчаковские солдаты стояли сомкнутой шеренгой, а за их спиной виднелись японские солдаты. Они скалили зубы, указывали на подошедших рабочих, о чем-то переговаривались. Новиков увидел два пулемета «гочкис» на высоких треногах. В них были вложены ленты с патронами. Колонна остановилась.

Задние ряды напирали. Рабочие вплотную подошли к солдатам, и те, повинуясь приказу офицера, сжали крепче винтовки, готовые в любой момент направить острие штыков и чернеющие смертельной глубиной стволы в людей.