Анатолий Вахов - Пламя над тундрой

Новикова привлек громкий и страстный голос. Николай Федорович обернулся и увидел человека на железном ажурном столбе трамвайной линии. Тот держался на внутренних косых перекладинах и обращался к колонне:

— Товарищи! Нам, безоружным и мирным, преградили дорогу штыки! Нас не пускают в центр города, нашего города! Запомните это! Мы сейчас не дадим повода врагам пролить нашу кровь. Мы сбережем свои силы. Сегодня мы дошли до Пушкинской улицы, завтра мы пройдем по всему городу — своему, свободному! Будем беречь и собирать силы для грядущих боев!

— Сколько можно ждать! — раздались возмущенные крики.

К трамвайному столбу подбежало несколько солдат с офицером, который кричал:

— Замолчи, гад! Слезай!

Но рабочие сомкнулись теснее, и колчаковцы оказались в кольце. Офицер бесновался, а солдаты испуганно топтались на месте. Этим воспользовался оратор. Он выкрикнул, указывая на колчаковцев:

— Видите! Им не нравится, что мы не идем дальше. У них нет повода стрелять в нас, поэтому они и не дают мне говорить!

Офицер выхватил револьвер и выстрелил, но его под руку толкнул кто-то из рабочих, и пуля ушла вверх. В следующий момент револьвер был вырван из рук колчаковца. Колонна повернула, двинулась обратно, и над ней снова поплыл молодой голос:

Рабочие пели сейчас еще лучше, слаженнее, дружнее, чем раньше. У них был вид бойцов, вернувшихся с удачной разведки.

В конце июля 1919 года во Владивостоке было необыкновенно жарко. Люди, обливаясь липким потом, тяжело дышали, чуть ли не с боя брали каждый стакан лимонаду, теплого и приторного, каждую порцию мороженого и все же не покидали улиц.

Город напоминал огромный маскарад. Чиновники в мундирах, давно исчезнувших министерств и ведомств Российской империи; петербургские аристократки и дамы полусвета с жадными глазами, в малосвежих, помятых нарядах; штатские в шляпах и котелках, с холеными усами и бородами и злобными взглядами; юркие, многозначительно-важные, съехавшиеся со всего света авантюристы и жулики захлестнули Владивосток мутной волной, заполнили все гостиницы в центре города. С утра они толпились на узких тротуарах Алеутской, Светланской, Китайской улиц, у порта и на вокзальной площади. С надеждой, мольбой, с заискивающей улыбочкой смотрели на иностранных офицеров и солдат, бурными аплодисментами и истерическими криками встречали отряды интервентов. Вот почему с таким искренним недоумением смотрел колчаковский солдат на старого рабочего, сказавшегося в этой пестрой толпе.

— Чего, старый, затесался среди господ! Пошел отсюда!

— Пусти-ка на ту сторону. — Новиков сделал шаг вперед, но солдат винтовкой преградил ему дорогу.

— Не велено! Видишь, парад идет.

— Вижу, вижу. — Новиков, сощурившись, посмотрел через плечо солдата на Светланскую улицу. По ней, между двумя шпалерами охраны из колчаковцев, маршировали интервенты. Отряд за отрядом проходили американцы, их сменяли англичане, японцы, канадцы… Гремела в раскаленном воздухе медь оркестров, сверкали штыки, клинки, цокали подковы офицерских лошадей, а над всем этим цветными, пестрыми тряпками нависли флаги четырнадцати иностранных держав и исчезнувшей Российской империи.

Парад запугивания… Новиков вздохнул и почувствовал, как в груди нарастает гнев и ярость. В памяти невольно воскресли картины событий прошлого года: спровоцированные чехословаки устроили контрреволюционный переворот, арестовали председателя Владивостокского Совета Суханова и его товарищей. Потом на помощь чехословакам и белогвардейцам, выползшим на свет, заспешили интервенты. В порт входили все новые и новые транспорты, швартовались рядом японские, американские, английские, французские крейсеры и миноносцы, угрюмо чернели дула орудий, направленные на город. С тех пор пошли эти парады запугивания:

3 августа, когда прибыл из Гонконга на пароходе «Пинг-Сюи» 25-й батальон Мидльсекского полка английских войск под командой полковника Уорда.

9 августа, когда из Индо-Китая на пароходе «Андрэ Лебон» прибыли французские колониальные войска.

13 августа, когда на пароходах «Калькута-мару», «Конан-мару» и «Явата-мару» прибыли новые японские войска.

15 августа, после высадки во Владивосток десанта американских войск.

18 августа, когда из Токио прибыл генерал Отани и принял на себя общее руководство всеми боевыми операциями «экспедиционных» войск на Уссурийском фронте.

Много таких парадов видел Владивосток за год. В его облике появилось что-то чужое, враждебное.

— Вперед на Москву! Освободим матушку, — рявкнул кто-то рядом с Новиковым так неистово, что Николай Федорович невольно обернулся и увидел толстяка с багровым лицом. Панама его была сдвинута на затылок, открывая лысину, чесучовый пиджак промок от пота. Вот он взмахнул платком и снова рявкнул:

— На Москву! Ур-ра!

Новиков с трудом поборол вспыхнувшее в нем желание ударить его по мокрому красногубому рту.

«И это русский! Кого он зовет на Москву? Да и осталось ли в нем что-нибудь русское?» — Новиков до боли сжал кулаки и ускорил шаг.

Наконец он добрался до сквера Невельского. Здесь было свободнее. Новиков вынул из брючного кармана старенькие дешевые часы с потускневшим циферблатом. Ого, надо торопиться. Его ждет товарищ Роман. Он вернулся из Сибири. Какие новости привез? Какие указания ЦК партии?.. Мысли Новикова оборвал оглушительный орудийный залп, потрясший воздух. За ним второй, третий… Испуганные чайки взмыли над голубой бухтой.

Салютовала параду прибывшая утром японская эскадра адмирала Курои. Бронированные крейсеры «Курима» и «Ибуки», миноносцы «Аянами», «Уранами», «Исонами» били из главного калибра. К ним присоединились другие корабли.

Новиков вышел из сквера, миновал серую гранитную стрелу памятника Невельского. Сзади послышались возбужденные голоса, и он обернулся. Люди смотрели, показывали руками в сторону многоэтажной громады магазина Чурина. С его крыши летели белые листовки. Они медленно спускались на головы людей, на марширующие колонны войск. «Молодец Антон. Только бы колчаковцы его не заграбастали, — с гордостью и беспокойством подумал Новиков и попытался успокоить себя: — Антон ловкий…»

Парад заканчивался. Новиков пересек Светланскую улицу и стал подниматься по каменистой, размытой дождями Ключевой, круто взбегающей по склону одной из сопок, подступавших к самой бухте.

Пройдя с десяток домов, он увидел на скамейке у палисадника кирпичного флигеля чубатого парня с гармошкой. Парень мечтательно смотрел на бухту и негромко наигрывал какой-то тягучий мотив. Новиков шутливо сказал: