Дробь

Затем я, скорее всего, уснул.

Веки, акульими пастями сомкнулись на глазном яблоке и никак не хотели сдвигаться со своих мест, где–то между сердцем и глоткой замер рвотным позывом вчерашний «непрожеванный крик», чуть ниже кишечник, свился змеей и недовольно шипел и булькал, ноги отказывались слушаться хозяина, а пальцы на руках возомнили себя припадочными эпилептиками.

Собравшись с силами, он все–таки превозмог себя и разлепил веки. В глаза ударил коварно просочившийся сквозь занавески луч света, утренняя светозвуковая граната «Заря».

Тяжело дыша, он сполз с постели и осмотрелся: на подушке, пропитавшейся желудочным соком, лежали ошметки плохо переваренной пищи, кусочки чипсов и шоколада, вперемешку с размолотыми орешками из автомата, обильно залитые дешевым коньяком и вышеупомянутым желудочным соком. На табуретке рядом с постелью был разложен натюрморт: небрежно раскиданные обрывки фольги от шоколада, смятая засмоленная изнутри бутылка минералки с «пулевым ранением» в области таза, катеторная игла и мелкие крошки гашиша. Он обслюнявил средний палец, провел им по поверхности табуретки и слизнул крошки, почавкал – помимо низкого коэффициента увлажнения в пустыне его рта явно разлагались трупы вчерашнего вечера, оставляя мерзостный запах и вкус. Очень хотелось пить. Под табуретом притаилась неприконченная бутылка коньяка. Протянув руку, он поднял фляжку, откупорил и пронес горлышко перед ноздрями, запах дешевого алкоголя, мощная волна вони, спирт ударил в нос и по всему делу прошлась дрожь отвращения, умерев все там же: между сердцем и глоткой, рядом с «непрожеванным криком». Он опрокинул бутылку и двумя большими глотками жадно схватил остатки. С нижней губы скатились к подбородку пара капель, растворившись в зарослях двухнедельной небритости. По телу прошлась еще одна волна отвращения, схороненная в братской могиле глоткосердца с предыдущими волнами. На мгновение в его теле разгорелась война: кровь прилила к лицу и ушам, глаза заслезились, глотка разгорелась пламенем, а желудок рвотными судорогами пытался сплюнуть сброшенный в него коньяк. Его еще раз передернуло, и он одержал победу: организм проглотил очередную порцию алкоголя.

Сковыряв засохший гной с уголков глаз, он осмотрел комнатку: он не знал где именно находился, но это явно была дешевая забегаловка, мелкий отельчик, вроде тех, в которые обычно водят шлюх на ночь или скрываются от погони в голливудских фильмах. Ничего кроме жесткой пружинной кровати, покрытой пожелтевшим постельным, небольшого умывальника с зеркалом у дверей, табуретки и обшарпанного стола в комнате не было. На окнах занавески, покрытые полустершимися узорами, такие же желтые как постельное.

Он приложил руку к левой стороне груди: сердце остервенело молотилось, грозя проломить грудную клетку с ребрами и вырваться на волю, прочь от такого хозяина. Он провел по небритому подбородку, по лицу, по длинным засалившимся волосам. Он был мерзок. В уголках губ скопились засохшие слюни, в бороде капли застывшей рвоты, ресницы в гнойном инее. На нем были синие затасканные джинсы, давно не видевшие стирки, в пятнах от коньяка и еще бог знает чего, покрытая небольшими дырочками от крошек раскаленного гашиша черная футболка с изображением обложки альбома Pink Floyd «the dark side of the moon». Запястье опоясывал тонкий ремешок черной кожи с круглыми часами, стрелки показывали 10 часов 49 минут. Он пригляделся. Секундная стрелка шла вспять, отсчитывая время назад. Почему–то это его не удивило.

Еще раз, тяжело вздохнув, он подошел к раковине и взглянул в зеркало, где его ждало худощавое, но вместе с тем опухшее лицо постаревшего подростка, волосы блестящими лоскутками спадали на засыпанные пеплом и грязью глаза, губы пересохли и потрескались, напоминая поверхность каменистой пустыни.

Он включил кран, полилась едва теплая вода ржавого цвета, но это не имело для него особого значения – он ополоснул лицо, тщательно промыл глаза, прополоскал рот, заодно вдоволь напившись ржавой водой. Взглянув на себя в зеркало еще раз, он решил побриться. На раковине лежал футляр с опасной бритвой, но попытки открыть его не увенчались успехом, защелку намертво заклинило от ржавчины, основательно покрывшей футляр. Он с силой ударил крышкой об край раковины, и футляр раскрылся, бритва, звонко ударившись об пол, раскрылась, а вместе с ней выпали два мягких куска мяса, шмякнулись на пол и раскатились в разные стороны. Он присмотрелся. Кусочки оставили после себя красный шлейф – по–видимому, это были свежие куски мяса. С кровью. Он наклонился и поднял один из них: это был глаз, человеческий глаз с голубой радужкой, от глаза тянулись нервы и шмотки плоти. Он вздрогнул и оглянулся, только теперь заметив, что в комнате был еще кто–то помимо него. Бросив глаз в раковину, он вернулся к кровати. Спиной к нему лежала обнаженная девушка, настолько худая, что сквозь ее кожу практический просвечивали ребра, а каждый позвонок, казалось, вот–вот прорвет кожу изнутри, оголив трицератопсовый хребет. Взяв девушку за острое плечо, он развернул тело к себе лицом. Девушка была невероятно красива: пухлые чувственные губы, ярко разукрашенные красной помадой, были грубо зашиты черными нитками, неаккуратно заштопанные рваные раны до ушей, имитировавшие улыбку. Глазницы пусты — несомненно, это ее глаза лежали в футляре — под глазницами подтеки из свернувшейся крови образовывали замысловатый узор. Разглядывая девушку, он понимал, что эта картина вызывает в нем восторг. Ничего не вызывало тревоги и отвращения. Это было нормально. Лишь любопытство: он не знал кто она такая и кто он сам такой, где он, почему он тут, что произошло вчера, да и вообще, что было в прошлом, он был абсолютно потерян в пространстве и времени, он не узнавал человека, смотревшего на него из зазеркалья, он не узнавал эту мертвую шлюху, а она явно была шлюхой, но его восхищал ее вид: синие омертвевшие соски маленькой, практически детской груди, худое, остроконечное, бритвенное тело, тонкая побелевшая кожа, аккуратно выбритый лобок, синяки на коленях, шее и руках, рваный улыбающийся рот, макияж из запекшейся крови, под пустыми, бездонными глазницами, спутанные, лохматые волосы. Все в ней было идеально.