Дробь

Всегда чувствовал себя нелепо, читая на форумах истории прожженных торчей, описывавших свои кумары и ломки после длительного употребления хмурого, куда мне там с моим баловством, но, тем не менее, я стабильно заливал слюнями клавиатуру вчитываясь в описания мощных трипов от лсд, доба, мдма,2сиби и прочих drugметаллов, доступных лишь столичным рейверам и тусовщикам. У нас же на селе молодежь лишь заливала в свои хоботы цикломед, поглощала сиропы от кашля, триганде, баклофен, ремантадин, гавнокурила преимущественно ядреными синтетическими смесями, да изредка баловалась скоростями, ну и в сезон – август+сентябрь — блуждала по полям в поисках псилоцибиновых прушек. Вот такие вот забавы у молодежи, досуг и культурно–развлекательные мероприятия.

Я сполз с уютной теплой постельки, выковырял засохший гной из уголков глаз, выпил минералки из полторашки на столе, попутно пожалев о том, что по дороге к Крысе не купил колы или еще какой вкуснейший напиток — заливать сушняк колой или соком – удовольствие сравнимое с оргазмом. Попутно я вспоминал странные сны, посещавшие меня этой ночью, то есть днем. Анализировать желания не было, да и что там было анализировать – тупая сюрреальная мизантропия, альтерэго в царстве грез устроил расправу над шлюшками. Сделал пометку на запястье ручкой – «шлюхи, бритвы, глаза» — я всегда так делаю, когда хочу позже записать и художественно оформить какой–либо из своих снов.

Я растолкал крысу – «закройся» — «ахъгагъ» — в глазах его тлел вселенский похуизм и два желания – напоив уксусом губку и наложив на иссоп, поднести к устам своим и досмотреть сон. Он вытащил огромный черный мусорный пакет и, спихнув в него все обертки, этикетки, фантики и пластиковые бутылки, замотанные фольгой, вручил мне. Пакет на деле оказался довольно вместительным и прозрачным, поэтому, выйдя на улицу, я светил перед районной гопотой парой десятков бульбуляторов в пакете, ярко поблескивающих кусочками фольги в свете вечерних фонарей. Ребята понимающе ухмылялись, кивая в мою сторону головой и переговаривались – ну хотя бы в этом у «псевдоинтеллектуальных господ» вроде меня есть взаимопонимание с «примитивными плебеями» вроде них.

Я унылой походкой шествовал мимо подъезда, волнительно ожидая встречи с участковым или еще каким доблестным поллюционером. Однажды я побывал в местном отделении ГНК и, отвечая на вопросы следователя, заметил у него в кабинете пакетики, набитые бульбиками и опечатанные – по всей видимости, вещдоки. Не хотел бы я, чтобы мой безмерный пакет оказался в таком кабинете.

Господь услышал мои молитвы, и я беспрепятственно дошел до мусорных баков, доверху заваленных сокровищами. Один из баков венчала уверенная псина – императрица трэша. Я кинул пакет к ее ногам, на что она бурно отреагировала, начав обнюхивать и тыкать носом полиэтилен, но была разочарована содержимым.

Вынырнув из дворов на одну из центральных улиц нашего чудного города я присел на скамейку, спрятав шею в воротник пальто. Я глядел в асфальт. Планов действия не было, телефон разрядился, наверняка он переполнен пропущенными звонками и смсками, источающими ревность и ненависть. Бедный аппарат пропустил через себя слишком много словесной желчи и едких смсок. Идти было абсолютно некуда, поэтому я двинул вниз по улице в сторону своего дома.

Я никогда не отличался особым человеколюбием и гуманизмом, но в моменты недосыпа, отходняков и разного похмельного синдрома во мне с лютой яростью просыпается ненависть к людям, особенно к их медлительности. Раздражение вызывали разгуливающие обрюзгшие тетки, загораживающие весь проход, не позволяя пройти или хоть как–то обойти их туши, толстые люди вызывали особую ненависть за свою привычку сильно размахивать руками при ходьбе – возможно причиной этому служили спасательные круги жира на их талиях; мужики из числа рабочего класса, с огромными спортивными наплечными сумками, набитыми банками из–под пюре или супа («тормозки» на работу); медлительные старухи, еле тащащие свои потроха. Я бесился, если не мог обойти тетечек с кучей пакетов и сумок, наполненных крупами, сахарами, картошками, дешевыми пряниками и печеньками к чаю. Ненавидел мразоту с банками коктейлей и бутылками пива в руках. Независимо от возраста они вызывали у меня отвращение своим убогим внешним видом, убогими разговорами о проведенных в школе/ПТУ/институте/работе днях, последних пьянках и сочной ебле. Хотя, стоит признаться, сам я был немногим лучше их. Раздражали овуляшки–мамаши, прогуливающиеся с колясками, особенно бродящие отрядами по трое–четверо со своими «пузожителями» — они занимали всю дорогу и даже не намеревались посторониться или пропустить кого–то, наивно полагая, что биомусор в их коляске дает им какие–то привилегии и преимущества перед другими людьми. Такую же ненависть я испытывал и к беременным неуклюжим особям, да и вообще ко всем, кто как–либо преграждал мой путь, но я никогда ничего не говорил, моя робость не позволяла мне даже попросить уступить мне дорогу – все, что я делал, это молча плелся позади, сжимая кулаки в карманах пальто или же с силой втыкая кончик отвертки (я всегда ношу отвертку в своем кармане на случай, если слов в беседе с представителями улиц не хватит – хотя, стоит отметить, что моя ссыкливая сущность не позволила мне ни разу воспользоваться отверткой, а лишь заставляла меня поджимать хвостик и скуля находить оправдания своей трусости) в большой палец. Порой я обходил людей чуть ли не по противоположной стороне улицы или же оббегал их по проезжей части, балансировал на бордюрах, шлепал по лужам, а зимой ползал по сугробам. Я просто шел и всех ненавидел: этого за медлительность, этих за нелепое сочетание шмотья, тех за разговоры, за унылое лицо, за кривые зубы, за короткие штаны, за рванные кроссовки, меховые шубы, слишком модный, слишком немодный, слишком вульгарная, слишком пуританская, слишком высокомерная, слишком хипстерская, слишком, слишком, слишком.

Исполненный ненависти к человечеству, воображая жестокую расправу над каждым идущим спереди или позади меня, я продолжал шествие, оказавшись, наконец, на перекрестке двух центральных улиц моего города. Остановился на светофоре, наблюдая за проезжающими автомобилями – металлическими оцинкованными гробами с колесами – еще одна технократическая некрофилия. Вечно мешающие, гудящие, скрипящие, шумящие, не дающие спокойно перейти на другую сторону дороги, не позволяющие насладиться музыкой, играющей в наушниках, вечно торопящиеся, загромождающие все дворы и проходы своими убогими железками, считающие себя полновластными хозяевами дорог и городов, испытывающие презрение к пешеходам.