Дробь

Он присел рядом с девушкой, провел кончиками пальцев по остывшему телу, по волосам, после поцеловал девушку в зашитые губы и накрыл простыней. Встал, поднял бритву с пола, ополоснул под краном и срезал спутавшиеся колтуны волос со своей головы, бриться он передумал и, сразу упаковав бритву в футляр, положил в задний карман джинсов. В углу комнаты кучей были сбросаны вещи, порывшись в них и, обнаружив помимо кружевного белья и использованных презервативов черное пальто с огромным капюшоном, накинул его на себя, обулся в тяжелые коричневые ботинки на шнуровке, закутался в капюшон и еще раз огляделся. Улыбнувшись, он направился к двери, отдернул щеколду и вышел в коридор. Наугад пошел налево, и вышел к лестнице, спустившись на первый этаж, прошел мимо мирно спящей за журналом разжиревшей женщины–вахтерши, разложившей свои вторые подбородки вокруг себя словно подушку. Вернувшись к столу вахтерши, он выдвинул ящик опрометчиво не запертой кассы и вытащил несколько купюр разного достоинства, горсть разноцветной мелочи и скинул это все в карман пальто, направившись к выходу.

Улица ослепила его утренним светом, еще одна светозвуковая граната оглушила его на мгновение. Часы показывали 10.13, он был в каком–то порту, кругом сновали мужики в рабочей форме, таскали тюки и ящики, неподалеку пришвартовались несколько судов, еще чуть поодаль рабочая техника погружала на баржу древесину. Значит, он был в портовой забегаловке с портовой шлюхой. Он снова улыбнулся. Поглубже спрятавшись в капюшон от солнца и людских взглядов он опять наугад повернул налево, перебирая в кармане мелочь из отеля. Он вынул одну из монет и, подбросив ее, поймал, бросил на тыльную сторону ладони: это был американский юбилейный четвертак с девизом штата Нью–Хэмпшир: «живи свободно или умри». Он нахмурился и продолжил шествие.

Завидев вдали старый, заброшенный маяк он почему–то ясно осознал, что ему нужно туда: его просто рвануло туда какой–то неведомой силой, словно кто–то дернул его за плечо, зазывая прогуляться вместе. Он ускорил шаг, хотя ноги были ватные и плохо слушались хозяина.

Он шел вдоль берега, а ему навстречу стремительно ползла змея из человеческих лиц и плеч, его то и дело пихали и толкали, бросая в след оскорбления и ругательства, на что он лишь глубже погружал шею в плечи, прячась в капюшон, и до боли сжимал мелочь в кармане, оставляя кровавые рубцы от впившихся в ладони монет.

Пройдя практически весь порт, он свернул на небольшую тропинку, ведущую сквозь скудный лесок прямиком к маяку. Это был старый маяк с заколоченными окнами, покрашенный в красно–белую полоску, кирпичный, местами обвалившийся и потерявший цвет, весь искрашенный городской живописью: тегами, абстрактными рисунками, похабщиной, именами бывших тут подростков.

В затылке рванул детонатор, и боль разлилась по всему телу, он сжался и согнулся пополам, его откинуло в сторону, к дереву справа от него. Он ухватился одной рукой за ствол, второй держась за живот. Между глоткой и сердцем проснулся непрожеванный крик и стал плясать на братских могилах. Его мутило, все тело сводило одной большой судорогой, нос заложило, а из глаз потекли слезы. Кислые слюни наполнили рот в предвкушении рвоты. Он сплюнул на землю, жадно впитавшую его слюну. Потом еще раз. И еще. Из его глотки на землю хлынула волна красно–желтой жидкости, утренний коньяк все–таки вырвался наружу. Он сплюнул остатки склизкого сока. Вытер слезы, глубоко вздохнул несколько раз, от чего у него закружилась голова. Придя в себя, он продолжил подниматься по тропинке сквозь лесочек.

Тропинка была узкая, но хорошо протоптанная, по обе стороны от нее торчали облезлые тонкие деревья, практически без ветвей и листвы и обсохшие помирающие кустики, тут и там попадались пустые упаковки от еды, разного рода сладостей и соленых закусок, бутылки от алкоголя, завязанные на узелок презервативы с мутной спермой их бывших обладателей, шприцы и дырявые пластиковые бутылки.

Маяк уже был совсем близко. Он еще прибавил шагу, завидев вдали небольшую группу людей, их было трое: две девушки и один мужчина. Они тоже заметили его и повернулись все втроем в ожидании гостя. Он ясно понимал, что это именно те, кто ему нужен и что он на верном пути.

Он приблизился. Стоявший перед ним мужчина был достаточно взрослым, лет 45–50 на вид, азиатской внешности: раскосые глаза, широкие скулы, смуглая кожа, короткие черные волосы, весьма внушительного телосложения, с выпирающим животом и широкими плечами, одет он был в мятую черную рубашку, неаккуратно заправленную в брюки с неровными, давно не проглаженными стрелками, туфли были покрыты слоем пыли. Мужчина с недоверием и скепсисом поглядывал на своего гостя, не зная чего ожидать, на постоянного клиента гость похож не был. Девушки были близняшками, видимо его дочки, стояли они поодаль, и были весьма неопределенного возраста на вид. Обе азиатки, но с бледной, густо напудренной кожей, ярко подведенными глазами и ярко–алыми губами, покрытыми жирным слоем помады. В ярких безвкусных вещицах, коротеньких юбочках в складку, коротких цветастых футболках они создавали впечатление малолетних школьниц–нимфеток. Они тупо пялились на своего гостя, хлопая длинными густо намалеванными ресницами.

Он дрожащими руками вытащил несколько мятых купюр из кармана пальто и протянул их мужчине, тот брезгливо взял их, послюнявил палец и отсчитал. Еще раз недоверчиво посмотрел на гостя и хрипловатым басом проговорил:

— Полчаса у тебя, выбирай любую.

Он кивнул капюшоном и ткнул пальцем в ту, что стояла слева, она явно была более тощей и хрупкой на вид, да и взгляд у нее был остервенелым, острым, из нее выйдет неплохая кукла. Девочка изобразила утомление и недовольство, клиент ей явно не нравился. Она посмотрела на отца, изображая жертву, на что отец выпалил:

— Не кривляйся! – отец сжал кулак, одетый в массивную поблескивающую золотом печатку. Дочь изобразила кротость, развернулась и двинулась к входу в маяк. Гость пошел вслед за ней. Отворив дверь, она жестом пропустила его вперед, всем своим видом изображая недовольство и отвращение, но с опаской поглядывая на отца, отец лишь кивнул.

Гость перешагнул через порог: внутри было сыро и грязно, штукатурка отсырела и обвалилась на прогнивший пол, по стенам и потолку тянулись дорожки сырости, все было пропитано запахом гниющего дерева, старых тряпок и сырой земли. Всюду в полу зияли дыры, наполненные накапавшей с потолка водой, стены местами просвечивали насквозь. Прямо за порогом начиналась шаткая деревянная винтовая лестница, половина ступеней которой были либо переломлены пополам, либо грозили вот–вот проломиться. Он шагнул на первую ступень, она мучительно застонала под его ничтожным весом. Он оглянулся: девочка изображала нетерпение и раздражительность его медлительностью, жестами пытаясь поторопить клиента. Он сжал скулы и начал неуверенно подниматься по лестнице, девочка последовала за ним.