Петр Петров - Крутые перевалы

— С приплодом у нас нынче плохо, — говорил Севрунов. — То выкидыши, то эта болезнь во время течки…

Но Пастиков, казалось, забыл о существовании питомника. Так он был устроен, чтобы быстро охладеть к совершившемуся и с жаром набрасываться на все новое, неизвестное, трудно преодолимое. Севрунова же это обижало.

— В этот год получим не больше десяти телят, — продолжал он, стараясь перекричать топот лошадиных ног.

— А как лисицы? — откликнулась спереди Стефания.

— Три новорожденных есть, еще жду двух… И тот лисенок живет…

Стефания, оглянувшись, улыбнулась сверкающими в полумраке утра глазами.

Повернув влево от озера и поскотины, Самоха повел отряд напрямки к темнеющим сопкам. Под ногами лошадей шуршала высохшая трава, а под ней жвыкала мутно-серая жижа…

Тайга встретила их рокотом стремящихся в низины вод. Самоха, сняв свою неизменную ушанку, с упоением вслушивался в эти непрерывные шумы, длинные и разноголосые. Он даже не отвечал на вопросы Стефании. Лицо его светлело навстречу восходящему солнцу: это сияла радость охотника и изыскателя. При въезде в кедровую рощу он внезапно остановил лошадь и поднял кверху руку.

— Чего ты? — спросил Пастиков.

Но в это время все услышали косачиный ток. Как безумствующие шаманы, опаленные весенней страстью, птицы, казалось, подражали ревущим водам и невнятным чарующим звукам лесов.

Пастиков скатился на землю.

— Они где-то близко, — прошептал он.

Около лошадей остался один Джебалдок. Прячась за меняющими хвою голубыми пихтачами, пятеро ползли цепкой на задорные крики птиц. Самоха придерживал Стефанию как раз перед тем, когда косачи замолкали, и стремительно увлекал, когда они снова забывали осторожность.

Охотники залегли за толстой корягой, откуда виден был весь ток.

По широкому кругу, клокча и распустив крылья, самцы носились за самками. Они держали головы почти по земле, роняя слюну и избивая друг друга. А люди смотрели на эту неуемную ярость, не решаясь нарушать таежного праздника.

Не выдержал только Чекулак. Выстрел грохнул неожиданно для охотников. Пара косачей подлетела винтообразно кверху и тут же упала на землю. Но разошедшиеся птицы не заметили этих первых жертв. Перескакивая через трупы сородичей, самцы продолжали любовный танец. И только после дружного залпа, когда на току растянулось уже около десятка птиц, стая черным клубком метнулась к лиловеющим вершинам кедрачей.

Нужно было перевалить два хребта, чтобы уткнуться в устье Анжи и Сыгырды. В холмистой долине разведчики расседлали коней. Стефания готовила на обед косачей, а Самоха и Пастиков пригоняли длинные шесты к продырявленным ковшам. Вверх по Анже виднелись обветшалые постройки заброшенного прииска и бугры отвалов, теперь заплетенные сухим бурьяном.

— Это и есть Караган? — спросила Стефания.

— Он самый, Никандровна.

Кушненко поднял черпак кверху и прищурил глаза.

— История с ним была важнецкая, — сказал он. — Двадцать пудов, говорят, Черняев взял золота в один месяц. А нашел это место его половинщик Софронка. И как нашел-то!.. Уткнулся воду пить вот в этой речонке и увидел самородок. Сначала думали, что так, случайно, а когда Черняев турнул за границу золото, то и все узнали про Караган.

— Когда он уехал-то? — поинтересовался Севрунов.

— В революцию куда-то подался.

— Значит, прииск еще не выработан?

— Да чуть-чуть тронутый… В речке-то старатели вот такими штуками добывали на целый год пьянства.

День хмурился, но с юга колыхала теплая волна ветра. Сбросив полушубок, Кушненко спустился к бурлящей воде и, натужась изо всех сил, начал заскребать ковшом со дна мелкий речник. Мутные волны теснили его вниз. Еще не сварился обед, как сероватые кучки гальки, перемешанной с песком, выросли по отлогому берегу. Шлепая намокшими ичигами, Кутенин взял у Стефании белый платок и с особой торжественностью насыпал на него породу.

— А ты обожди, — остановил он Пастикова. — Не смозгуешь и напакостишь делу.

Директор тоже сыпал речник на какую-то тряпицу и лукаво улыбался Севрунову.

Самоха промывал породу с большой осторожностью и мастерством. С его платка равномерно катилась по волнам серая муть. Остальные смотрели с затаенным дыханием.

Промыв последнюю кучку, он вышел к костру с загадочно сияющими глазами. Его окружили. Припав на колени, Стефания заглянула на платок и всплеснула руками.

— Кутенин!

— А што, неправ я был?

Пастиков мял в пальцах желтоватую россыпь и смеялся беззвучно.

— С полграммы будет, пожалуй, — определил Кушненко.

— Дешево ценишь, — ликовал Самоха. — В целый только уложи, браток.

Чекулак подпрыгивал на одной ноге, как будто играл с ребятами. И это смешило остальных…

А на обратном пути Пастиков подтрунивал над Самохой и Кушненко.

— Где же ваша слюда? Это, видно, по сказкам вы знаете о царевне в тереме.

— Обожди, кабы по-другому ты не засмеялся, — невозмутимо отшучивался Самоха.

Но за них горячился Чекулак.

— Мой знал светлые окна… Вырастай трава, тогда мой находил светлые окна!

Камасинец колотил себя в грудь, и сверкал в лицо Пастикову бойкими черными глазами.

Требования к строителям приходили скопом.

Горлинский и Никулин докладывали наперебой:

— Тесу нет… Гвозди нужны… Оконные стекла.

Инженер теребил белесый очесок острой бородки и переводил взгляд с Пастикова на Стефанию.

— А почему вы только сегодня заговорили об этом? — вспылил директор.

Горлинский выпрямился:

— Я говорю не в первый раз… И по моим расчетам все шло нормально… Но материалов нет, и некоторая публика начала пошаливать.

— Распутица эта и перевозка машин малость подвели нас, — чесал живот Никулин. — А тес есть в лесу… Только и ребята разбаловались… Надо бы как-то облагоразумить… В винишко некоторые вдарились…

— Вот именно, — вторил Горлинский… — Вчера две бригады работали в половинном составе… Я не знаю, как будем бороться против этих попоек, когда из Рыбинского сюда кем-то доставляется спирт.

Пастиков посмотрел на Стефанию и по нахмуренному лицу понял, что она не одобряет его горячность.

— Мы забыли массовую работу, — подтвердила она словами.

— Совершенно верно, — ободрился инженер. — Пока у нас прогулы — явления еще единичного порядка, но нужно в самом начале срезать вредные ростки…

В разговорах они засиделись до позднего вечера, и Горлинский провожал Стефанию до квартиры, к дому, построенному около питомника. Поднимался ветер, и по Ширану с кипением неслись белокудрые волны.

— Вы не скучаете, Стефания Никандровна? — заговорил Горлинский, срывая вершинки белоголовника, еще кое-где уцелевшего около дороги.