Виктор Логачев - В полдень, на Белых прудах

— Будет тебе две, Прокша, — вывернулась она, — только над трактором не издевайся, не мучь его, бедолагу, ладно?

— Эх! Вот это Матрена Савельевна дала так дала! — заржал Петр Бродов, закидывая голову, как жеребенок.

Остальные тоже засмеялись.

Прокша Оглоблин, по-видимому, засмущался:

— Матрена Савельевна, а вы что, ему поверили?

— Ну, что ты, Проня, я знаю, это Петру деньги, как голодной курице просо, снятся.

Теперь и Прокше Оглоблину стало весело: так Бродову и надо, будет знать другой раз, как над людьми насмехаться!

Матрена постояла еще немного, послушала мужиков и пошла к бабам. Те сидели на козлах в новом доме, ожидая, когда подадут им замес, и тихонечко пели:

Матрена послушала, послушала и тоже подхватила слова этой грустной проникновенной песни:

— Стукалина жену! — крикнула вдруг в пустую прорезь окна Ангелина Хромова и тем самым сорвала песню. Бабы, естественно, поиспугались, недовольно заговорили: вот ведьма, и откуда только ее нечистый принес, весь компот испортила. Иные, косясь на Бронькину жену Дарью, красивую белозубую женщину, довольные, похихикивали («Метко, метко Ангел-Душа подметила, ничего не скажешь, как говорится, не в бровь, а в глаз!»). Сама же Ангелина, счастливая от того, что ей удалось в самый раз ввернуть нужные слова, перевалившись уже через пустую прорезь окна в дом, каталась по земляному полу. Ну и Ангелина же, ну и баламутка, никому от нее нет покоя! Бедный муж, как он терпит только ее!

Спустя два с половиной часа начали мазать. Двое мужчин, Бронька и Петр Бродов, стояли у замеса и набрасывали глину на плоские санки. Прокша Оглоблин затем подтягивал лошадью эти санки к дому и вбрасывал через пустую прорезь окна внутрь, остальные же поднимали вилами глину на козлы, чтоб она у женщин была под рукой — нагинайся, бери ее и мажь стены. Работа пока спорилась, шла без каких-либо заминок, будто бы все уже давно отработано-отрепетировано.

Перед тем, как начать мазать, пришли Анюта и Клим.

— Теть Матрена, мы тоже хотим вам помочь! — выступила Анюта.

— Ты же сутки работала? Нет-нет, тут людей достаточно.

— Ну и что? Я отоспалась уже, отдохнула. Теть Матрена, Матрена Савельевна, ну, чего вы меня прогоняете? Я обижусь!

Матрена сдалась:

— Ладно, идите мажьте, что с вами упрямыми, поделаешь.

— Нютка! — заметив девчонку, окликнул ее Петр Бродов. — Ты на помощь? Иди к Прокше Оглоблину, а то он тут трактор поднимал и надорвался, бедолага.

— Правда? — приняла шутку всерьез Анюта.

Оглоблин беззлобно отмахнулся:

— Слушай его.

— Нютка! Нютка! — продолжал подначивать Прокшу Петр Бродов. — Ты у него про машину спроси. Спроси, какую он купить хочет, пусть расскажет.

— Про какую еще такую машину? — переспросила недоумевающе у Бродова Анюта, но, видимо, сообразив, что ее специально натравливают на Прокшу Оглоблина, чтоб тот злился, она отвернулась: — А ну вас, — и пошла в дом, где работали женщины.

Только Матрена встретила Анюту и Клима, как тут, к ее радости, подошли Федор и Клавдия.

— Ах, вы, мои дорогие, приехали! А я уж подумала, что все, не заявитесь. Гляжу, с утра — нету, дело к обеду клонится — тоже нет….

— И плохо, — дружелюбно укорил Матрену Федор, — что подумала о нас так, землячка, мы не пустомели какие-нибудь, и словам своим, если сказали, верны.

За Матрену вступилась Клавдия:

— Федор! Федор! Ну, что ты себе позволяешь? Не успел во двор зайти, оглядеться, уже человека отчитываешь. Нехорошо, нехорошо! Ты сперва с этим человеком поздоровайся, а уж тогда…

— Понял, Клаша! Понял! Спасибо за науку! — Федор расцвел в улыбке: — А поцеловать землячку можно, не заревнуешь?

— Какая она землячка тебе? Это в Москве — да, а тут мы соседи по району, верно, Матрена Савельевна?

— Верно!

Федор развел руками: ну, так, значит, так, затем приблизился к Матрене:

— Давай, соседка, здравствоваться да целоваться, пока Клавдия нам позволение дала.

— Давай, Федор, давай, где наше не пропадало!

— Теперь с тобой, Клавдия, — Матрена подошла к жене Федора.

— Э-э, э-э, только о птичнике, пожалуйста, ни слова! — дурачась, подметил Федор. — Услышу — разведу вас!

— Федор! Федор! Ну что ты, ей-богу!..

— Не буду, Клава, не буду!

Мазку на какое-то время приостановили.

Матрена познакомила Федора и Клавдию со своим односельчанами.

— Это те самые, — объяснила она, — с которыми я в Москве на ВДНХ была: Федор и Клавдия Солнцевы. Теперь вот они мне помочь приехали.

— Мы бы, может, и не опоздали, — виновато кивнула Клавдия, видя, что работа уже в самом разгаре, — да вот нас автобус подвел, бензин по дороге у шофера кончился.

— Ничего, ничего, — успокоила ее Матрена, — дел еще и вам хватит. Главное — приехали!

— Вот именно! — согласились остальные. И снова закипела работа.

Во второй половине дня, ближе к вечеру уже, мазку закончили.

Поперемылись, попереодевались все, как говорится, привели себя в божеский вид — и за столы.

Обедать и заодно ужинать решили на улице — в доме тесно, а тут полная свобода: прыгай, пляши, хоть на голове стой — ха, чудеса-а!

— Ну, что, дорогие мои односельчане, и вы, Федор и Клавдия, — Матрена подняла стопку, — спасибо вам! За все спасибо! Что б я без вас делала, не знаю… — Она помолчала. — За всех вас!

Поднялись, выпили.

И тотчас зазвякали вилки, ложки, ножи…

«Изголодались, бедные, — мелькнуло у Матрены, — почитай целый день не кормила. А ведь предлагала — отказались!»

Федор:

— Можно мне теперь тост произнести?

— Конечно! Конечно!.

— Давай тост, Федор!

Мужики и бабы дружно повернулись к гостю. Федор прокашлялся:

— Что мне сказать хотелось? Вот мы с Матреной Савельевной были в Москве, много по ней ездили и ходили, многое перевидели. Прекрасный город Москва! Да что говорить, вы и сами все это хорошо знаете. Но я о другом. Как-то в разговоре Матрена Савельевна мечтательно произнесла: нам бы в Кирпили хоть один бы высотный дом, как в Москве. Не скрою, я еще подумал тогда: «И что? Забрались бы в конурки, будто мыши в нору, и жили бы каждый сам по себе, так, что ли?» Ошибался я. Вот увиделся с вами и понял: вы и в высотном доме друг друга найдете и не оставите в беде человека. За вас, кирпилинцы, за праздник взаимного уважения, который в вашем селе торжествует!

Все дружно поддержали эти слова, согласно кивая головами.

Вскоре Прокша Оглоблин взял в руки гармонию, она была старенькая, но голосистая, еще того периода, когда не о количестве, а о качестве пеклись, пробежал тонкими и длинными пальцами по клавишам и шутливо подмигнул Ангелине Хромовой, сидевшей напротив: