Виктор Логачев - В полдень, на Белых прудах

Рано утром, когда разговор зашел о продуктах, Зинуля неожиданно вспомнила про Каширина и предложила переговорить с ним — он поможет, он человек хороший. Коль такая ситуация, он поймет. Но Валентина Григорьевна на это махнула. Нет, бабоньки, сказала она, лучше нее это никто не решит; если они хотят, пусть проверят. Девчата знали уже хватку Валентины Григорьевны, поэтому сразу доверились ей, тем более что и времени особо не было, следовало уже спешить и спешить.

И вот Валентина Григорьевна подтвердила свои слова на деле. Действительно, хваткая баба, этой все в руки идет, подумала Зинуля.

Стол, в общем, они накрыли чудный, причем сделали это быстро и умело.

— Ну скоро там молодые будут? — не терпела Валентина Григорьевна. — Есть уже хочется. — Понятно, не еда ее привлекала, нет, ей хотелось, чтоб о ней договорили: дескать, вот какая она молодец, все может! Ее бы снабженцем, а не фельдшером, ага!

За столом было оживленно, весело, и Алевтина уже не страдала, она будто забыла обо всем на свете, будто осознавала: вопрос решен, теперь уж деваться некуда — будет терпеть.

Зинуля не пила, лишь пригубила, зато хорошо закусывала. С утра она ничего не ела, да никто ничего не ел, и потому аппетит разыгрался не на шутку.

И тут ее вдруг позвали. Кто еще там, подумала Зинуля? Почему-то она представила, что она срочно понадобилась коменданту — та просила ее утром собрать у всех с постелей белье для смены, Зинулин черед, а она не уложилась, долго гладила Алевтинино подвенечное платье. Ну да, кому же она еще нужна? Коменданту, естественно. Сейчас ей от той попадет, та ей задаст по первое число. Как ни странно, но Зинуля решительно позабыла, что комендант сидит за тем же столом, из-за которого она только что вышла, ну, надо же! Вот позабыла — и все.

Сообразила, лишь когда увидела у входа в общежитие Колю.

— Я ждал тебя, — сообщил он как-то грустно, — а ты не пришла. Почему?

Зинуля замялась. Откровенно если, она уже и не хотела с ним видеться, а не хотела потому, что боялась. Она замечала за собой: все дни минувшие Коля у нее постоянно на уме. Она себя одергивала: не думай о нем, не думай. Есть Ваня, чего еще надо ей, а? О Ване. Только о Ване! А оно отчего-то не получалось. Этого-то больше Всего Зинуля и страшилась. Ей иногда казалось, что она как бы угодила в трясину, а та ее засасывает и засасывает. Она, Зинуля, и рада из трясины той выбраться, да ничего не выходит, и все ее усилия напрасны, коту под хвост.

— Не могла, — выдержав паузу, ответила Зинуля.

— Почему не могла? Помешало что-то?

— Да, помешало.

— И что же, если не секрет? — Он спросил не столько из интереса, а чтобы не прерывать разговор.

Зинуля опять помолчала.

— У подруги моей по комнате свадьба — она расписалась сегодня.

— А, вон оно что, — понимающе произнес Коля, — теперь все ясно. А я уж думал, — он помедлил, думал, к тебе Ваня твой приехал, — в голосе его явно звучала ирония.

Зинуля уловила это, но сделала вид, что не заметила. Она ответила просто:

— Ваня обещал позже приехать, сейчас ему некогда.

— Понятно, понятно, — покивал Коля, а Зинуля вдруг догадалась, что Коля ревнует, и какое-то неизведанное тепло разошлось по всему ее телу.

— Меня ждут там, — кивнула она через мгновение.

Коля переступил с ноги на ногу:

— А может, все же походим, а? К Белым прудам пройдемся, как ты смотришь?

Зинуля пожала плечами:

— Не знаю.

— А кто знать должен?

— Меня ждут там, — повторила Зинуля.

— Ты уже говорила. Знаю, ждут, — Коля вдруг занервничал: — Я так надеялся, думал, придешь.

— Но ты же не говорил, чтобы я пришла, — как бы оправдалась Зинуля, — ну, так же, скажи?

— Не говорил.

— Вот.

— Но и ты же не говорила, чтобы я пришел, — в свою очередь подметил Коля, — а я, видишь, пришел. И вот здесь стою, прошу тебя пойти со мной. Ты что, — и он вопросительно посмотрел на Зинулю, — может, своего Вани опасаешься, его боишься?

Вот этого, по-видимому, Коле не нужно было говорить. Зинулю обидели его слова, и всерьез. Она резко повернулась и ушла, ничего не сказав.

Ее нашли потом в умывальнике плачущей.

— Ты что? Что с тобой? — допытывалась Катенька. — Ну, миленькая, рассказывай, что стряслось? Ты отчего слезки льешь?

Сюда прибежали и Алевтина, и Валентина Григорьевна.

— Ну, ну, перестань, глупенькая, — упрашивала Зинулю Катенька, поглаживая ту по плечу. — Ну, что с тобой, чего ты молчишь?

— Тебя кто-то обидел? — Алевтина грозно приподняла свои кулачищи: — Говори, обидел? Мы его сейчас, где он, обидчик?! — Она прошлась по умывальнику пантерой, будто тот именно здесь где-то и прятался.

— Да успокойся ты, — попридержала подругу Катенька. — Сейчас все выясним, — и повернулась к Зинуле: — Правда, Зина?

— Бабоньки, бабоньки, — подала неожиданно голос Валентина Григорьевна, — я догадываюсь, честное слово, догадываюсь!

Зинуля тотчас вскинула голову:

— Девочки, оставьте меня, прошу вас!

Но те о том и думать не хотели — эге, сейчас они оставят ее, дулечку с маком! Девчонке плохо, она плачет, а они возьмут и бросят ее, мол, плачь на здоровье, выплачешься — вернешься. Не-е, они не такие.

И Зинуля в конце концов поддалась, вышла из умывальника. Но о том, что было, ни-ни-ни, никому. Ха, сейчас, разогналась! Потом суды да пересуды, зачем они ей — ни к чему. А настроение свое объяснила просто: Алевтину пожалела, подумалось вдруг: каково ей потом будет? Вот и прослезилась. И девчата, кажется, ей поверили.

Немного успокоившись, Зинуля первым делом подступила к Алевтине:

— Говори, водку пьешь?

Та сразу не уловила, к чему вопрос этот, переспросила:

— А что?

— Нельзя тебе, — решительно сказала Зинуля, — ты ж ведь маленького ждешь.

— А-а, ты вон о чем, — Алевтина усмехнулась. — Не от того ли ты и в умывальник побежала, что я водки глоток попробовала.

Зинуля на Алевтинину колкость не обратила внимания, лишь заметила: глоток — еще ничего, главное — много нельзя, а то ведь можно испортить дело, а потом и до беды недалеко.

— Тьфу, тьфу! — сплюнула тут же Алевтина. — Не накаркай!

Зинуля прижала руки к груди:

— Извини, но я на всякий случай. Для твоего же блага.

Все, разговор на этом они закончили, мирно, тихо, полюбовно, и спять уселись за стол. И снова стало оживленно, весело.

Но Зинуле снова не повезло, только она уселась — ее окликнули: там, у входа, ее ждут, мол, пусть выйдет. Теперь-то уж Зинуля точно знала, кому она нужна, потому махнула: ничего, подождет, никуда не денется. Но ее потом еще и еще окликали, и она уже не выдержала. Ну хорошо, решила, сейчас она выйдет и поговорит — кому-то дурно, наверное, станет.

И вышла.

И застыла в изумлении: справа у входа стоял Ваня, весь в напряжении, с сердитым лицом, а слева — Коля, раскованный, улыбчивый, будто его кто-то чем-то развеселил.