Виктор Логачев - В полдень, на Белых прудах

Вчера Афанасий Львович домой вернулся — Надя спала. Зато утречком, как штык, он вскочил, а она уже на ногах:

«Привет!»

«Привет!»

«Почему не ел вчера? Я же тебе наготовила — не коту беглому».

«Спасибо. Но что-то есть не хотелось».

«Заболел?»

«Наверное».

«Наверное или точно?»

«Точно».

«Что болит?»

«Душа, Надя, болит. Горит прямо».

«В холодильнике кисляк есть, попей его, как рукой снимет!»

«Ты меня не поняла. У меня не трубы горят — душа болит. Водку, ты же знаешь, я только по великим праздникам».

«А вчера, между прочим, у нас и был праздник, ты забыл?»

«Праздник? Надя, какой? Напомни, пожалуйста».

«Институтскую библиотеку нашу знаешь?»

«Знаю».

«Бывал там когда-нибудь?»

«Надя, о чем ты ведешь речь — сотни раз! Кстати, мы с тобой в ней и встретились, помнишь?»

«Я-то помню. А ты?»

«И я помню. Конечно! Как такое можно забыть?! Двое, Он и Она, впервые встречаются, и у них зарождается любовь!»

«Каширин, а ты, оказывается, еще и лирик! Тебе бы не председательствовать, а стихи и поэмы писать и всем женщинам мира их дарить, а, как идея?»

«Идея хороша, Надя. Но не для меня. Ты помнишь: я однажды написал тебе стихи — что ты тогда сказала? Чтоб я больше никогда этого не делал — поэта, как бы я ни напрягался, все равно из меня не выйдет, а бумагу и так найдется, кому марать. Было такое?»

«Было».

«Вот. А ты говоришь, будто я уже ничего не понимаю».

«И настаиваю на том!»

«Тогда я требую объяснения!»

«Хорошо. Я это сделаю, но тебе тогда должно быть стыдно…»

«Постой! Постой! — Афанасий Львович поднял палец. — Все верно. Надюша, вчера был именно тот день, в который мы с тобой познакомились в библиотеке. Мне уже становится стыдно. Извини, великодушно прости за то, что закрутился и забыл! Больше не повторится, ей-богу, клянусь всем святым на свете!»

«Так и быть, прощаю. Но чтоб это действительно было в последний раз, слышишь, Каширин?!»

«Слышу!»

Как раз в это утро, как никогда, наверное, они про-говорили долго. Уходя, Афанасий Львович поставил перед собой непростую задачу: вечером вернуться с букетом цветов, вот так!

Председатель!..

Афанасий Львович сидит в своем кабинете. Стол и стулья у него так себе, уже поизношенные, да и кабинет — не чета кабинету председателя колхоза «Родина». Но что поделаешь, такой кабинет и такая мебель достались ему от его предшественника. Ничего, со временем все тут изменится, другой приобретет вид — солидный, во всяком случае, а теперь не до этого, сейчас нужно крепче увязывать концы с концами, давить на экономику. Радует одно: уже есть сдвиги к лучшему, каждая бригада, каждая ферма электрифицирована, связана асфальтовыми дорогами, снабжена водой — линии водопроводные и туда дотянулись, повыстроены добротные подсобные помещения; есть изменения и в самом селе — белыми лебедушками выстроились в два ряда тридцать четыре дома — кто желает, приезжай и вселяйся. И едут, и находятся настоящие спецы, что очень и очень радует. Но не таким представляется родное поселение Афанасию Львовичу — более уютным, что ли, более масштабным и более привлекательным. Пока это спичечные коробочки — вот что напоминают их дома, простое, примитивное решение. А хотелось хотя бы как в колхозе «Родина». К этому они и будут стремиться, тем более что возможности такие для дальнейшего развития села и колхоза в целом у них имеются.

Афанасий Львович рассматривает последние бумаги. Кажется, все. А что это за документ? Чуть левее на столе лежит розовый пакет. Он берет ножницы, аккуратно отрезает краешек пакета, вынимает содержимое и внимательно вчитывается в печатные буквы. Та-ак, ясно, шепчет он про себя и облегченно вздыхает: наконец-то поступило оборудование для кирпичного завода, это такая радость!

У Афанасия Львовича Каширина нынче приемный день. Он зазывает секретаршу Клаву, рыжую, конопатую девчуху, и дает ей знак, дабы она пропускала очередь.

Первой заходит Матрена Булавина, колхозная птичница.

Председатель кивает ей головой и приглашает ближе к столу.

— Присаживайся, Матрена Савельевна. Что тебя привело ко мне?

— Третий день нам зерна не дают! — едва не выкрикивает она. — Сколько ждать можно, Афанасий Львович! Головы бы им поснимать, паразитам таким!

Председатель вежливо успокаивает ее:

— Потише, потише, Матрена Савельевна. — И начинает объяснять: — У меня нынче приемный день, но только по личным вопросам. У тебя личные вопросы есть?

Матрена смотрит на председателя:

— Личные? — И в свою очередь тоже спрашивает: — А что, то не личное, о чем я сейчас говорю?

— Это — колхозное. Птица колхозная, зерно колхозное, значит, и вопрос твой общественный, не личный.

Матрена улыбается и шутливо поднимает палец:

— Э-э, не-а, Афанасий Львович, тут ты меня не обведешь, я вижу, юлишь, над старой женщиной пошутить хочешь!

— Какая же ты старая? Ты нестарая еще, Матрена Савельевна, в годах — да, но до старости тебе еще далеко.

— Спасибо вам, Афанасий Львович.

— Не за что. Спасибо тебе.

— А мне за что?

— А вот за то, что колхозное дело принимаешь как за свое личное, кровное, за то и спасибо.

— Так разве я только? Все, по-моему, такие.

— Все, да не все, к сожалению, Матрена Савельевна.

— Не знаю тогда, — и Булавина как бы виновато опускает голову.

— Так, говоришь, вам зерно не везут, да? — заговаривает после недлительной паузы Каширин.

— Да.

— А ты в кладовой была?

— Была.

— И что?

— Не подписали еще накладные.

— А где те накладные? В бухгалтерии?

— Нет.

— Где же?

Матрена Булавина мнется.

— Сказывают, будто у Матекина, у заместителя вашего. Некогда, сказывают, ему документы подписывать.

— У Матекина, говоришь?

— У него, у него, Афанасий Львович, у черта этого лысого! Я точно знаю!

Каширин, улыбаясь, смотрит на Матрену Булавину.

— Любишь ты его, я вижу.

— Кого?

— Заместителя моего.

— Заместителя вашего? Любила бы, замуж за него пошла, была такая возможность. Но вот Фомку Нечесова выбрала.

— К слову, как он там?

— Фомка мой?

— Фомка.

— Ничего, не жалуется вроде.

— Ну-ну. — Каширин молчит некоторое время. — Ну ладно, Матрена Савельевна, считай, вопрос ты свой решила. Можешь спокойно идти на работу — зерно вам на птичник подвезут, я дам такое распоряжение. — И снова пауза.

Матрена Булавина поднимается, благодарно кивает головой и идет к двери.

— Постой, Матрена Савельевна, — останавливает ее Каширин. — Неуж у тебя ничего нет, о чем бы ты, воспользовавшись случаем, хотела бы попросить председателя, в смысле помощи какой-нибудь, а?

Матрена Булавина чуть смущенно смотрит на Каширина:

— Почему же, есть.

— Ну вот и говори, пожалуйста, я слушаю, — оживляется Каширин.