Виктор Логачев - В полдень, на Белых прудах

— А где же даст, Афанасий Львович? Там же до войны находился кирпичный, вы же сами мне рассказывали.

— Да. Я ему говорил.

— А он что?

— Могилу ту памятником культуры считает, археологов звать собрался, чтоб они ее раскопали и царские захоронения оттуда достали.

— Че-его?! — удивленно тянет Ванька. — Во дает, во дает, Прокин! Откуда там захоронения царские, что он выдумывает?!

— Сказал: где надо, о том во весь голос будет трубить.

— Плохо, Афанасий Львович, если так. Тот берег вчера я уже обходил, еще раз приглядывался. Там глина как раз для кирпича. Возить ниоткуда не надо, ставь экскаватор и рой; и дешево, и навар.

— Это верно. Мг-да, дела-а-а. Как же быть нам? Как же этого Прокина уломать?

Ванька спохватывается:

— Погодите, Афанасий Львович, погодите! Он что, Прокин, чего вам говорил?

— Я же сказал: царское захоронение в Юрковой могиле, то-се. Культура, ну и так далее.

— Угу, культура… Вот что, Афанасий Львович, я вам этого не говорил, вы от меня не слышали, хорошо?.

Каширин вопросительно смотрит на Ваньку:

— Ты о чем?

— Прокину, чтоб вы знали, нужна не могила, не царские захоронения и прочее и прочее, он далек от всего этого, у него иные цели.

— Цели? Какие?

Ванька подходит к Каширину и шепчет ему что-то на ухо.

— Вот так даже? — удивленно восклицает тот.

— Именно так, Афанасий Львович, — подтверждает Ванька.

— Спасибо, что известил. Теперь мне с ним легче будет бороться, я его на аркане поведу.

— Но я вам не говорил, Афанасий Львович, хорошо? — еще раз напоминает Ванька.

— Хорошо: не говорил, — и Каширин облегченно вздыхает.

Целый день потом он находится под таким настроением, он уверен: все идет как надо.

Освободившись от дел, вечером вспоминает, что собирался принести жене цветы. По пути Каширин заходит к Матрене Булавиной.

— Матрена Савельевна, я в твоем палисаднике нынче много цветов видел, одолжи мне букетик, а?

Та смеется:

— Афанасий Львович, кто цветы в долг просит?

— Я прошу, председатель колхоза.

— Ну раз председатель, так я ему и так дам безвозмездно, — шутливо замечает Матрена Булавина и идет в палисадник за цветами.

— Спасибо, — благодарит ее потом Каширин. — Жене подарок хочу поднести. Вчера была годовщина, когда мы с ней познакомились.

— Так вчера же надо было и дарить, а вы нынче.

— Вчера заработался и забыл, решил сегодня исправиться.

— И то верно, лучше позже, чем никогда.

— Спасибо еще раз тебе, Матрена Савельевна!

— Это вам, Афанасий Львович!

— А мне за что?

— За зерно.

— Привезли?

— Привезли.

— Ну и ладно. Пошел я, Матрена Савельевна.

— До свидания. Надежде привет от меня. И поздравьте от моего имени, Афанасий Львович.

Екатерине Михайловне пришло извещение на получение пятисот рублей — папаша ей выслал, как и обещал. Молодец отец!

Она отпросилась пораньше с работы и пошла на почту. В этот день выдавали пенсию, народу было столько, точно в улье пчел, галдеж на почте стоял необыкновенный. Екатерина Михайловна покрутилась-покрутилась, но очередь заняла-таки — терпения уже у нее нет, давно надо пальто замшевое забрать, тянуть дальше некуда, да и те передумать могут, которые пальто это предложили.

Екатерина Михайловна подошла к окну, оперлась о подоконник и принялась ждать.

В эту минуту она думала не о деньгах, нет, в голове, в сознании прокручивался жуткий сон, приснившийся ей минувшей ночью. Она вспоминала его, и ее снова и снова пробирала дрожь. К чему он? Но явно, не к большой радости. К ней будто бы во второй раз приехал Ванька Чухлов. Они сначала посидели дома, затем пошли в город и стали гулять по парку. По озеру в парке плавали белые лебеди и дикие утки, сновали туда-сюда лодки с отдыхающими. Екатерина Михайловна увидела лодки, и ей жуть как захотелось тоже на них покататься, она повернулась к Ваньке и попросила его взять для них лодку. Они потом сели в нее и поплыли. Чудно, необыкновенно! У Екатерины Михайловны такое чувство было, точно она сейчас поднимет руки и полетит, и полетит. Хорошо-то как, правда? — повернулась она к Ваньке. Хорошо, сказал тот. Нет, Ванька Чухлов решительно изменился после колонии, подумалось ни с того ни с сего в ту минуту Екатерине Михайловне, ну, в общем, совсем не таким стал, каким был раньше. А каким он был раньше, она уже не помнила, и был ли он когда-нибудь вообще, этот Ванька Чухлов, может, она его себе придумала и он жил в ее воображении, как, например, у окна стоит дерево, на дереве том птичье гнездо, а в гнезде, естественно, птица — она живет в том гнезде, а Екатерине Михайловне как-то даже все равно: ну и пусть себе живет, так мир устроен. Вот подобное чувство у нее было и к Ваньке Чухлову. Подумав, что тот после колонии резко изменился, Екатерина Михайловна тотчас вспомнила о своем муже, Валентине. Этот вернется и еще больше начнет беситься. Если Ванька Чухлов стал ни рыба ни мясо, то муж ее, наоборот, ожесточится, она это чувствует. Екатерине Михайловне пришло на ум слово «рыба», и ее вдруг осенило. Ба-а, Ванька! — воскликнула она. — Чего мы на лодке катаемся, а рыбу не ловим, вон поглянь, милый, все ловят. Ванька обернулся — и вправду все рыбу ловили. Но Ванька продолжал сидеть, не двигаясь. Ну чего он, подталкивала его Екатерина Михайловна, чего тянет, пусть прыгает и ловит. Ванька на нее вопросительно смотрит: а чем? Руками, руками! — вскрикивает она. — Вон как другие! Рыба-то, считай, вот, протяни руки — одна, вторая… Ванька! Ванька! Ну что же он! Вот… Нет, он не Бес уж давно, далеко не тот Бес. И тут Ванька Чухлов решается, он опускает руки в воду, резко дергается и… из воды вытаскивает труп. Ой-й! — взвизгивает испуганно Екатерина Михайловна. — Ой-й-й! — кричит она на всю округу. — Л-ю-юди-и, помогите-е! В этом месте она и проснулась.

Сон тот Екатерине Михайловне приснился сразу, как только она легла. После уже больше не уснула. Детей дома не было, Серж снова не пришел — и ей сделалось одной страшно. Екатерина Михайловна позвонила подруге, кучерявой Зосе, инструментальщице из цеха, объяснила ситуацию и попросилась к ней. Та, пораздумав маленечко, согласилась пустить к себе. Но, правда, оговорилась: у нее в гостях Колечка, мастер из цеха первоначальной обработки тканей. Колечка ее, сказала в ответ Екатерина Михайловна, между прочим, может и перебиться. Но он живет очень и очень далеко, приводила доводы Зося. Пусть такси закажет, тотчас отреагировала Екатерина Михайловна, он немало получает, денег у него полные штаны. Катя, Катя, слышалось в трубку обиженное, ну чего она так на Колю, он неплохой парень. Но Екатерина Михайловна уже завелась: пусть Зося этих хороших лучше в гробу видит в белых тапочках, у нее, у Екатерины Михайловны, тоже вроде ничего, а, видите ли, строит из себя, выкобенивается — артист будущий! — какой уже вечер глаз не кажет. А как Иван ее, ну, тот, закинула удочку Зося, дает о себе знать или нет? В общем, пошел треп по телефону, привычный бабский треп. Екатерина Михайловна резко его оборвала: значит, так, Зося, пока я к тебе иду, Колечка твой заказывает такси и навостряет лыжи, добро? На той стороне помолчали-помолчали, затем безысходно вздохнули — добро, Катя.