Виктор Логачев - В полдень, на Белых прудах

— Кхм, кхм.

— Извините!

— Вы меня тоже, Екатерина Михайловна, простите, — в свою очередь заговорил вежливо следователь, — но я вам задам один нескромный вопрос, можно?

— Пожалуйста, хоть сто.

— Нет, я всего лишь один.

— Ну один так один. Я вас слушаю, Иван Феоктистович.

Следователь выдержал паузу:

— А что это вы, Екатерина Михайловна, не спите по ночам, а разговариваете по телефону со своей подругой, у вас бессонница?

— Это что, касается дела? — Лицо у Екатерины Михайловны резко изменилось.

— Мы с вами, Екатерина Михайловна, условились, верно: мы работаем?

— Ну, условились, ну, работаем. Но бессонница-то моя тут при чем?

— Мы с вами, Екатерина Михайловна, в государственном учреждении, иными словами, в прокуратуре, а здесь всякий разговор «при чем», улавливаете этот момент? Или, возможно, вам еще как-то надо объяснять?

— Не надо, — решительно махнула Екатерина Михайловна и принялась подробно рассказывать, как все у нее случилось, какой ей страшный в ту ночь привиделся сон и как она, испугавшись его, перебралась на квартиру к подруге.

Следователь с ней поговорил немного еще и отпустил.

— Я нужна буду? — на всякий случай уточнила Екатерина Михайловна.

— А вы что, собираетесь уезжать куда-то?

— У меня есть несколько отгулов, я в Кирпили смотаться хочу, к родителям.

— Пожалуйста. Возможно, Екатерина Михайловна, вы нам больше и вообще не понадобитесь, — добавил следователь.

— Хотя бы так и было.

— А это зависит от вас, Екатерина Михайловна.

— Спасибо за предупреждение.

— Пустяки, — сказал следователь, — это мой долг.

Екатерина Михайловна затем пришла на работу, отдала мастеру своему извещение, которое подтверждало, что ее вызывали в прокуратуру и она ходила туда, переоделась и села на свой автокар. Через час примерно Екатерина Михайловна и забыла, где была утром и о чем с ней говорили. О том вспомнила лишь вечером, когда зашла к Зосе.

— А следователь, надо сказать, — смеялась она, рассказывая о вызове в прокуратуру подруге, — неплохой, в общем, мужик, можно с ним и поиграться. Недолго, правда, чтоб музыка играла, однако пару вечеров ему бы уделила.

— А Сержа куда бы на это время дела? — подыгрывала ей Зося.

— Сержа? Сержа в карман припрятала.

— А Ивана?

— Какого Ивана?

— У тебя их что, куча мала, что ли, тех Иванов?

— А-а, ты про Чухлова моего, — догадалась Екатерина Михайловна. — Этот, боюсь, ко мне больше и сам не заявится. Какой-то он понурый уходил, будто его лошадь побила.

— А может, так оно и было? — намекнула Зося и хохотнула довольно. — К тебе, Катя, попадись только, любого мужика, небось, уморишь, в одночасье ухайдокаешь!

Екатерина Михайловна тоже развеселилась.

— У меня теперь зуб на следователя горит. Эх-х, — она мечтательно потянулась, — попался бы он, любимый мой, точно из него бюфштекс сделала бы.

— Бифштекс, — поправила ее Зося.

— Какая разница. К слову, — спохватилась Екатерина Михайловна, — а следователя тоже зовут Иваном. Иван Феоктистович Стрельцов. Звучит, правда?!

— Звучит. — Зося помолчала. — Так что теперь, на следователя переключишь свое внимание?

— Переключила бы, почему и нет, да опять же боюсь, чтоб чего-нибудь потом не произошло, слишком уж строгий какой-то, следователь тот.

— А Серж? Серж разве у тебя не строгий?

— Он строгий, но я люблю его.

— Я своего Коленьку тоже люблю, — поделилась радостью Зося.

Екатерина Михайловна резко поднялась:

— Ты бы мне лучше не напоминала о нем! Я пошла!

Вот Зося, ну кто ее за язык дергает! Коленька! Коленька! — думала по дороге домой Екатерина Михайловна. Знала бы она, что у нее с этим Коленькой тоже роман был, и произошло это в тот момент, когда Зося уже встречалась с Коленькой; причем у нее же на квартире. Зося срочно убежала в прачечную за бельем и просила подождать. Вот они и дождались тогда ее… Коленька клялся и божился Екатерине Михайловне в любви, она, дура, надеялась, что так и будет, но Зося пришла — и Коленька забыл тотчас о том, что было и что он ей, Екатерине Михайловне, говорил. Вот какой охламон Зосин Коленька. Ну и она тоже хороша, Екатерина Михайловна; подруга за порог — она уж милуется с ее кавалером, тьфу! Но вот в чем беда-то большая: Коленька-то Зосин ей по душе пришелся, ничего вроде малый. Не то, что ее бывший супруг Валентин — ни рыба ни мясо. И слава богу, что его упекли в тюрьму! Но вот опять же о Коленьке: нравится он ей, Екатерине Михайловне, нравится, вот она и бесится, оттого и к Зосе не часто ходит, хоть та ее и просит.

А ну их, и Зосю и Коленьку. Вот она вернется, вещички соберет и на несколько дней укатит в свои Кирпили, там свои нервы и успокоит.

У Каширина было заседание, собрал он управляющих отделениями, бригадиров, завфермами и других из среднего звена. О чем он говорил с людьми — неизвестно, однако выходили все от него красными, ступали тяжело — пых-х, пых-х! Кто-то еще разбирал на ходу, обсуждая состоявшийся в кабинете председателя разговор: много курка яиц несет, да не все они под наседку годятся. Другой голос возражал: не спеши с выводами, достаточно и так котят слепых народилось; вон, продолжал тот же голос, коров у селян забрали, огороды пообрезали — жить надо светло-тепло и чтоб мухи не кусали, иными словами, по-городскому: в поле, на ферме отработал — домой, пожалуйста, и отдыхай, набирайся силушек, дабы завтрева сызнова отработал с полной отдачей; решили, постановили, сделали, а что вышло из того, а? Верно, отучили селянина от домашнего труда — он так и поступает теперь: после работы ноги в гору — и плюет в потолок; опять же от того кто страдает? И сам селянин, и горожанин тоже, ибо кто ему на рынок продукты доставит — во-о, мотай, мотай на ус! Но это еще не все, всерьез завелся, по-видимому, другой голос, нашего брата отучили не только работать на себя, на личное хозяйство, а и на колхоз — городские последние годы и весну, и лето, и осень в селах сидят, окопались, будто у себя дома. Вот именно, что сидят, опять вступил в спор первый голос со вторым, а работают селяне. И вообще, что это за доводы такие, он кто — второго касалось, — местный, кирпилинский, или же его из города сюда шпионить заслали, почему так рассуждает?..

Спорившие вышли из приемной, и о чем они дальше говорили, сошлись мнениями или нет, Ванька того не слышал.

Рыжая и конопатая Клава зашла к Каширину, доложила, что пришел Чухлов.

— Зови, — сказал тот.

Ванька зашел:

— Вы вчера сказали, Афанасий Львович, нынче быть у вас, я тут.

— Молодцом. Присаживайся.

Ванька пристроился к письменному столу, за которым сидел председатель.

— Ругались, наверное?

— Не то слово! Объясняю, объясняю… Ну ровно в детском саду!