Виктор Логачев - В полдень, на Белых прудах

Мысли о Катерине вдруг снова навеяли ему давнюю историю — цепочка за цепочку, наверное, — с Томкой Еламовой, которую он по-пьяному когда-то изнасиловал и которая потом, рожая, умерла. Вот стала Томка у него перед глазами — и хоть убей. На работе его преследует, дома, что ни делает, куда ни пойдет — она тут как тут: «Привет, Михаил! Помнишь, как ты меня?.. Я не давалась, я криком кричала, мать с отцом звала, которых к сожалению, у меня уж нет давно, война их похитила, а ты… Всю кацавейку на мне порвал, все лицо до крови исцарапал да и меня всю окровил, но своего добился, помнишь, Михаил?!» Страшно в эту минуту на Томку смотреть, такая она перед ним суровая, точно казнить его пришла.

С Томкой Еламовой история длинная, печальная. Не хотел бы Прокин о ней вспоминать, да не может. Он уж так думает; в народе поверье живет, мол, пока мертвого человека не помянешь, пока свечку в церкви за его упокой не поставишь или стакан водки за него, чтоб земля ему была пухом, не выпьешь, будет он преследовать тебя день и ночь. Прокин все перепробовал — ничего не помогало. Одно оставалось: исповедаться, рассказать всю правду, как было. Может, тогда Томка Еламова его оставит в покое, а?..

И так, было это давно, так давно, что трудно все до мелочей вспомнить. Жил я тогда от этих мест далеко, а работал кладовщиком. Должность по тем временам, сами понимаете, козырная, как кот в масле. Как-то поехал я в районный центр за продуктами. Там встретил кореша. Ну и загулял с ним, три дня, наверное, кутил, на четвертый опомнился, заспешил — ждут ведь меня дома, и — за дело. Ну, получил продукты, еду обратно. А голова, а голова… Ох, звенит, как котел! Залечить бы ее. А дело к вечеру, уже темь на землю. Что же делать? А брат моей жены, тоже кладовщик! Может, к нему? Была не была. Повезло, он дома оказался. Выставил самогонку — пей, этого дерьма у него хоть пруд пруди. Выпил я одну, другую стопку — полегчало, слава богу. Ну, в самый раз теперь опять в дорогу. А ехать еще далеко. Выхожу на улицу, вдруг вижу — вдали стоит сараек, а к сарайку тому вихляет женщина. Ну-ну, подумалось мне, пусть вихляет, и… Нет, что-то во мне тогда перевернулось, какой-то бес ко мне внутрь забрался… В общем, подождал, когда женщина зайдет в тот сараек, и х-хоп туда.

«Здравствуй, девица красная!»

Поглянь: а то девица и на самом деле. Хороша собой. Ах, черт, повезло-то как!

Она, бедолажка, в уголок, дрожит вся.

«Не бойся, — успокаиваю ее. — Я с тобой, милочка, ласков буду, как голубь с голубкой. Не бойся! Не бойся! Тебя как, девица, зовут-то?»

«Тамаха», — отвечает она дрожа, голосочком этаким тоненьким, как у козленочка.

«А фамилия?»

«Еламова».

«Красивые у тебя и имя и фамилия, — говорю, а сам приближаюсь незаметно. — А меня Михаилом, можешь просто Мишей звать, хорошо, а?!»

Тут она выбрасывает вперед руки:

«Не надо, дядечка, не надо!»

«Ну чего, ну чего ты, козочка, — ласково говорю ей, — ну успокойся, милая, я тебе больно не сделаю».

«Мамочка, папочка, помогите!..»

Ну уж тут, помилуйте, коль дело на крик перешло, надо предпринимать что-то, я к Тамахе Еламовой и ну ломать ее. Ох и девка, ох и девка, всего поперецарапала, не девка — волчонок кусучий! В общем, все вышло по-моему. Когда уходил, пригрозил Тамахе, чтоб ни-ни-ни, никому, иначе жизни не будет. Она, правда, ничего, молчит — выбилась, наверное, из сил, бедолага, когда сопротивлялась. Скажу честно: не хотел я того, ну, девку насильничать, ей-ей, хотел, чтоб у нас все было по-доброму, ан она не пошла на то. Вот и поплатилась. А тем более и я в ту минуту озверел почему-то, ничего не понимал.

Что дальше было?

От двоюродного брата жены узнал: Тамаха Еламова, Томка, живет на хуторе одна-одинешенька, у нее ни отца ни матери, воспитывалась в детском доме, однажды приехала сюда, ей предложили небольшой домик о сарайчиком, она и не отказалась.

Но история на том не заканчивается, как я уже и упоминал, у нее печальный финал.

Томка эта оказалась девкой не простой, когда я уезжал, она все-таки нашла силы и вышла из сарайчика и проводила меня взглядом. Я, дурак, еще и ручкой сделай: всего хорошего, привет.

А спустя некоторое время Томку встречаю в своем хуторе. Откуда она, как тут оказалась? В испуг, естественно: ну, делов, коль прояснится что-то! Не дай бог, жене еще станет известно. Словом, было отчего закручиниться. Но Томка мелькнула и исчезла. Уж я подумал: не видение ли? И улеглось мое сердечко. Но через определенное время глядь — опять Томка. Ну не-ет, это не видение уже, думаю, это сама Томка ко мне пришла. Выходит, когда я уезжал из хутора, она меня до самого дома провожала, выслеживала: кто, откуда, чем занимаюсь! Все, крышка! Вот дернул меня черт наскочить на нее. Ан теперь поздно, теперь колесо вспять не повернешь. Однако и не думать ни о чем, решил, видимо, тоже нельзя, срочно нужно принимать какие-то меры. Ну и пошло тогда у нас — коса на камень! — она, Томка, меня выслеживает, как тигрица, а я — ее. Попадется, поставил перед собой цель, не пожалею, вплоть убью — другого у меня выхода нет. Не знаю, сколько мы вот так друг за дружкой бегали, помню одно: пришел час — Томка на хутор в очередной раз не пришла. Что ж такое? Аль охотку на охоту за мной сбила? И невдомек мне было, что Томке пришла пора разрешиться — наследил же я, паскуда!

Не буду врать, сам не пойму почему, но внезапно потянуло меня в тот хутор. Приезжаю я, значит, к двоюродному брату жены, веду разговор, ну, то-се, а потом закидываю удочку: был я тогда у него, по соседству видел девку хорошую, что за девка? А он мне: ты же про нее у меня спрашивал, кстати, тогда, и спрашивал. Тьфу ты, хлопнул себя, прости, забыл. Верно, девка из детского дома, зовут Тамаха Еламова, так? Двоюродный брат жены ехидно улыбается, так, будто о чем-то знает или догадывается. А ты хитер мужик, говорит потом мне, пальчик умокнул и — с концами. Ну, думаю, тут уж он не догадывается, коль напрямки мне такое заявляет. Н-ну, говорю, пошути, пошути, может, и вышутишь чего — бороденку тебе пообщипаю или же глаз живой случайно выму, а стеклянный вместо него поставлю. Подействовало это магически — вот что значит, когда особую молитву знаешь, заговор произнес — как рукой все сняло, будто ничего не было. Ну утих он, значит, молчит. А я опять: Тамаха Еламова дома или где она? Не знает, говорит. Два дня назад видел, крутилась во дворе, на следующий день рано утром тоже как будто выскакивала, а больше не замечал. И добавил: тяжелая она, от кого-то ребеночка ждет. Спрашивают у Тамахи, от кого? Молчит. Но люди радуются: не одна будет теперь, слава богу, с мальцом — и то жизнь не тюрьма, просвет какой-то у девахи наступит.

Выслушал я двоюродного брата жены — и сам себя после того возненавидел, кто бы знал только. Э-эх, ругал себя на чем свет стоит, и какая тебя мать родила — явно слепая! Слепая, точно, раз такую глупость спорол — девчонку оскорбил, причем какую, детдомовскую, у которой и так никакой радости. Курва был, курвой я и остался!