Виктор Логачев - В полдень, на Белых прудах

— Мне с тобой необходимо поговорить, Иван. — Екатерина Михайловна заметила, как шелохнулась в окне шторка — понятно, Ульяне Викторовне интересно, как развиваются события.

Ванька помялся:

— Я не переодет… Ну, раз надо, хорошо. — Он вопросительно посмотрел на Катерину: — Может, в дом войдешь и там подождешь, а?

— Я здесь, — возразила Екатерина Михайловна.

— Ладно, — кивнул Ванька. — Тогда я быстро, — и скрылся в дверях.

И опять в окне шелохнулась шторка.

Ванька и на самом деле переоделся быстро. На нем был новый костюм, новая, в клеточку, рубаха и в тон ей галстук.

— Не жарко будет? — на всякий случай поинтересовалась Екатерина Михайловна. Признаться, она впервые его видела в костюме.

Ванька покачал головой:

— Дело к вечеру. А в селе, между прочим, прохлада больше ощущается, нежели в городе.

Екатерина Михайловна чуть улыбнулась:

— Правда? Не замечала.

— Редко в село, значит, ездишь.

— Это так. Некогда — дети. — Екатерина Михайловна полюбопытствовала: — Что ж не приезжал? Или не желал?

Ванька смущенно опустил голову:

— Пойдем, Катя. Ты же хотела со мной о чем-то поговорить. Да, Катя, — тут же повернулся он к ней, — ты извини, что с опозданием, но… прими мои искренние соболезнования. Я понимаю…

— Не надо! Не надо! — резко остановила его Екатерина Михайловна. — Все уже прошло, миновало, слава богу!

Ванька вскинул голову:

— О чем ты, Катя?

— Не надо! Пожалуйста, не надо! — взмолилась Екатерина Михайловна. — Пойдем, Иван. Ты же сам сказал: пойдем.

— Да, да.

Они вышли со двора. Некоторое время шли молча.

— Ты не жалеешь о том, что наша свадьба разрушилась? — заговорила первой Екатерина Михайловна.

— На этот вопрос, Катя, я уже отвечал.

— Правда? Когда?

— Когда у тебя был?

— Ты что же, все помнишь, о чем мы тогда говорили с тобой?

— Да.

— Интере-есно. А я, как тебя увидела…

— Катя!

— Что, Иван?

— Не следует об этом.

— О чем? О том, что у нас с тобой так вышло, что тебя… или…

— Вообще не надо воспоминаний, давай без них сейчас, хорошо, Катя?

— Почему?

— Ты же ведь знаешь, зачем спрашиваешь?

— Мне с тобой было хорошо, когда ты внезапно пришел, — поделилась своим Екатерина Михайловна.

Ванька приостановился:

— Катя, ты опять? Мы же договорились.

— Не буду, не буду.

Они прошли еще некоторое расстояние.

— Ты помнишь, Ваня, наши встречи? Ты любил, когда мы ходили к электростанции. Она была твоим детищем. Ты ее по сути и строил, так?

— Да, имелся такой грех.

— Ты обожал свою электростанцию, любил ее.

— Любил, верно.

— А меня? — не удержалась Екатерина Михайловна.

— Тебя? — Ваня улыбнулся: — Нет, ты, Катя, неисправимая. Признаться, мне сегодня не хочется о том говорить, — уже вполне серьезно заметил он.

— Отчего? Что такое?

— Катя, но я же… Я больше не хочу повторять!

— Ладно, ладно. Ну, а поинтересоваться, как сейчас у тебя дела, можно?

— Можно.

— И как?

— Дела — как сажа бела.

— А если все же серьезно? — настаивала Екатерина Михайловна.

— Если серьезно… — Ванька задумался. — Помаленьку отхожу. Иногда даже не верится, что на воле.

— Бедный ты мой!

— Не надо, Катя. Это уже игра.

— Игра?

— Да, игра.

— С чего ты взял, Ваня? — Екатерина Михайловна приостановилась: — Ваня, а я ведь решила за тебя замуж пойти.

— Что-о?

— Повторить?

— Не надо. — Ванька, как бы выжидательно потянув, вздохнул.

— Ты не хочешь, чтобы я вышла за тебя замуж?

— Катя, ты соображаешь, что говоришь?

— Я говорю, что думаю и чувствую.

— Неправда!

— Откуда ты знаешь, правда или нет?

— Однажды я в твоей искренности убедился.

— Да, но то было не то время, я была наивной девчонкой.

— А сейчас? Сейчас ты опытная? Теперь все поняла?

— Зачем же так, Ваня? Мне тяжело, когда ты так говоришь!

— Мне, представь, Катя, тоже нелегко, все-таки я…

— Что — ты? — Екатерина Михайловна резко приблизилась к Ваньке: — Любимый ты мой!

— Катя, ты, по-моему, нашла неподходящее время для подобных выяснений.

— Ты что имеешь в виду?

— Позавчера ты похоронила отца. У тебя такое горе.

— Он мне не отец!

— Что-о? — вздрогнул Ванька. — Кто же тогда он тебе?

— Не знаю.

— Интересно. А мать? Кто она для тебя, что на это ответишь?

— И мать у меня чужая, — продолжала удивлять его Екатерина Михайловна.

Ванька подождал маленько.

— Чем больше, Катя, с тобой общаюсь, — сказал он потом, — тем больше в тебе открываю нового и нового. Ты меня поражаешь, Катя!

— У тебя, Иван, появился шанс узнать меня еще лучше.

— Катя, а дети?

— Что, дети?

— Детей воспитывать надо.

— Дети вырастут сами. Нам о себе подумать.

Ванька покачал головой:

— Нет, так не годится. — И тут же спохватился: — Но мы, кажется, ушли от главного вопроса.

— Какого именно? Желаешь ли, чтобы я вышла за тебя замуж, этого?

— Нет.

— Какого же еще?

— Ты недосказала, Катя, кто для тебя твои отец и мать — вот!

— А-а, ты об этом. — Екатерина Михайловна махнула! — Ты извини, Ваня, но я, кажется, тебе и так наговорила целую бочку арестантов. Поворачиваем обратно.

Темь сгущалась. Она все больше и больше набирала силу.

Вот и «успокоила» Екатерина Михайловна свои нервы. А ведь столько у нее на Кирпили было надежд. А надежды, оказалось, не оправдались.

Каширин не дождался, когда приедет к ним Сомов, и сам подался в райком. Сначала он зашел в управление сельского хозяйства, там порешал все свои дела, затем заскочил в райисполком и встретился с председателем — колхозу нужен асфальт, а без его помощи вряд ли они обойдутся, — и только после того подъехал к райкому.

Сомов был у себя. Каширина пропустили.

— Что скажешь, Афанасий Львович? — встретил его Сомов, поднимаясь из-за массивного письменного стола и выходя навстречу.

— Был тут по делам, решил воспользоваться случаем.

— Догадываюсь, догадываюсь, что тебя ко мне привело.

— Хорошо, коль так.

Сомов предложил Каширину сесть, а сам вернулся на место.

— Как, кстати, похороны? Я прошу прощения, на активе, сказали мне, нужно быть обязательно, ездил в область.

— Знаю, — кивнул Каширин. Немного помолчал. — Похороны как похороны. Одно непонятно только — жена в последнюю минуту почему-то отказалась от траурного митинга.

— Что значит — «отказалась»?

— Сказала: не нужно помпезностей.

— Это была воля покойного? Он оставил завещание?

— Не знаю, Олег Сидорович.

— Ну-ну. — Сомов слегка подергается в вертящемся кресле. — Ну что ж, жена вправе тоже решать, как хоронить мужа… Я хотел уточнить, как у вас, Афанасий Львович, с оборудованием для кирпичного завода? — перешел он резко к делу.