Григорий Медведев - Дьявол Цивилизации

Вдруг преследователь взмахнул руками и скрылся под водой. На поверхность реки всплыло несколько крупных пузырей… На берегу стало тихо… Валя испуганно спросила:

— Он утонул?

— Не знаю…

— Он, наверное, утонул… Надо же его спасти…

— Да, надо… — Макаров машинально перелез на корму и стал слезать в воду. Лодку снова снесло на мель. Он оглянулся на берег. Лица товарищей утонувшего бледны и испуганны. Сгрудившись в кучу, они напряженно смотрели на то место, где скрылся под водой их собутыльник. Вдруг один из них крикнул Макарову:

— Чего стоишь?! Ныряй!

Валя спросила:

— Ты можешь утонуть?

Макарову стало смешно. Он неестественно рассмеялся. Валя растерянно улыбнулась.

Макаров нырнул, хотя ему очень не хотелось это делать. Он не любил глубоко нырять. Подводные камни и водоросли всегда наводили его на мысль об утопленниках. И даже ныряя в маске и ластах, он испытывал какой-то особый подводный страх, проплывая мимо колышущихся водорослей.

Утонувшего нашел быстро. Его волокло течением головой вперед. Длинные черные волосы, разъединенные струями, напоминали тину…

Когда Макаров всплыл и с трудом достиг отмели, стоявшие на берегу бросились помогать ему. Они вовсе не показались пьяными. Теперь он был сильнее их всех. Сказал:

— Ну что, натешились?

Они угрюмо молчали. Потом один из них зарыдал:

— Петя-а-а! Петр Николаиич!

Никто не знал, как откачивать. Все беспомощно стояли вокруг утопленника.

Постепенно стал собираться народ. Вдруг, расталкивая людей, к центру пробралась какая-то жилистая старуха с лицом цвета плохо поджаренного блина и, обронив: «Ах вы, окаянные! Чего же вы стоити?!» — принялась хлопотать над утопшим.

Она ворочала, мяла его. Наконец он открыл глаза…

Макаров ушел. Плыть против течения больше не хотелось. Они с Валей вернулась на базу и сдали лодку…

Незаметно для себя Макаров уснул. Проснулся через час, разбуженный протяжным, завывающим гудком катера, похожим на вой сирены времен войны.

— Далеко до мыса Кислого? — спросил Макаров соседку.

— Следующая остановка, — ответила та и неприветливо посмотрела на него.

«Чего это она на меня так?» — подумал Макаров, забыв о своей грубости.

— И все же я не пойму… — продолжал солдат прерванный разговор, — чем здесь, на краю земли, люди занимаются?..

«Неужто они все полтора часа проболтали?..» — подумал Макаров.

— Как чем?! — возмущенно спросила женщина.

— Да так… То ли дело у нас, в Донбассе — шахтеры, уголек… Работают люди — это верно… Зато зарабатывают… А у вас тут и делать-то нечего…

— Нечего?! А рыба?.. Да ты пошкерил бы рыбку-то три года в море, в шторм-непогоду!.. Эх ты, салака! Много ты знаешь!.. А я знаю… Я бы и сейчас плавала, если б не муж. Он у меня строгий… Рожай детей, говорит, да за мужем ухаживай… Не тут-то было! Я море люблю! Уж больно оно душу бередит…

«Странно, — подумал Макаров, — эта женщина совсем не такая, как показалось вначале…»

Чувствовал себя виноватым и досадовал, что сразу не разглядел в ней доброго человека.

Кто-то в углу спросил:

— А много нарожала-то?

— Сколько нарожала — все мои… — быстро и как-то уклончиво ответила женщина.

— Вы хорошо переносите качку? — мягко спросил Макаров, пытаясь хоть как-то сгладить свою вину.

— Не жалуюсь! — и засмеялась. — А вы что — не того?

Макаров улыбнулся. В одну из последних экспедиционных поездок был сильный шторм, и он несколько часов простоял на верхней палубе, судорожно хватая открытым ртом клочья соленого ветра и тщетно силясь сдержать рвоту…

— И как же вы без моря? — спросил Макаров женщину.

— Я на рыбзаводе сейчас работаю… Однако мужа уломала и через месяц уйду в рейс…

— А дети как?..

— Нету детей… Трое умерли малыми… Сразу после родов… — Она глубоко вздохнула, и едва слышный стон вырвался со вздохом.

— Вы давно на Севере? — спросил Макаров.

— Десять лет уж… Батька мой тут в войну погиб где-то… В сопках… Я как приехала поискать его могилку, так и осталась…

«Может, и ее отец там лежит…» — подумал Макаров, вспомнив, как прошлым летом, возвращаясь с охоты, набрел на целое поле человеческих скелетов. На иных костях сохранились еще полуистлевшие сапоги, на черепах — ржавые каски… И только по форме их можно было еще отличить немца от русского…

Скалистые сопки, тонкий слой почвы на камне. Синевой отдающие кости, полуутонувшие в густых сплетениях темно-зеленых стеблей брусники…

Особенно поразили его два скелета, немца и нашего. Их черепа лежали рядом. Пустые черные глазницы скорбно уперлись в невысокое полярное небо…

Чья-то шальная автоматная очередь уравняла их…

Макаров взглянул на соседку. Она сидела понурив голову и молчала. Что-то от грусти и тоски было во всем ее облике. Макаров спросил:

— Что с вами?.

Она удивленно посмотрела на него:

— А вам-то чего?.. Тоже мне, сострадатель!.. — И, помолчав, добавила: — Вспомнилось кое-что, вот и грустно стало… — И вдруг как-то встрепенулась вся и заговорила голосом звонким, словно удивляясь самой себе. Она была теперь совсем непохожа на себя прежнюю, недавно только говорившую с солдатом на каком-то странном, отрывочном, бедном словами полу-жаргоне… Речь ее стала плавной и образной, голос чистым и проникновенным: — Приехала я тогда… Одна-одинешенька… Вышла из вагона в Мурманске. Дождь льет… Спрашивать стала — где тут во время войны бои шли?.. А люди большие глаза делают. Мол, хватилась, девка… Но все же сказал один седой морской капитан. «Это, — говорит, — туда, — и показал рукой, — Кильдин, Рыбачий… На выходе из Кольского залива… Да не найдете только. Далеко в сопках это происходило…» — «Не-е-ет, дяденька, — сказала я, — найду. На то и приехала…» Он только грустно покачал головой… Взяла я билет в морском пассажирском порту до Западной Лицы, что у полуострова Рыбачий. Там, говорят, самое страшное было… Села на катер — и туда… Долго кандылял катеришка, целых восемь часов…

Сошла я на деревянную пристань, катер тут же отчалил, поскольку одну лишь меня и высадил. Да так жалостно загудел, отгребая в шторм, душу защемило. И осталась я одна. Волны с Мотовского залива бьют накатами. Пристань от их ударов скрипит, стонет, ходит под ногами словно палуба в бурю. Ветер с холодным дождем так и сечет…

Ах ты Боже, думаю, как же тут воевать тяжко было!.. Но мой батя тут воевал и голову сложил здесь… Земля эта, скалы эти — родные мне теперь. Будто я родилась тут… А рядом с пристанью гранитная сопка высоченная стеной нависла. И вся эта гранитина как бы зубилом издолблена. Дождь по ней стекает, блестит она каменной рябью в сером свете осеннего дня… А я стою одна-одинешенька. И ни живой души вокруг… Только в отдалении несколько домишек под сопками притулилось. Сиротливые такие на вид… И такая жалость ко всему этому пустынному холодному одиночеству набежала в сердце… Такое я почувствовала приобщение души… И сразу стало мне не страшно. Укуталась я потеплее, завернулась в брезентовый плащ свой с головы до пят и пошла в скалы… Долго шла… Но никаких погостов, никаких могил не увидела. Устала очень, села на валун на вершине самой высокой сопки. С нее бурное Баренцево море хорошо видно. Кипит белой пеной шторма. Полярное небо низкое, серое, с рваными тучами. Совсем близко, рукой достать…