Григорий Медведев - Дьявол Цивилизации

За перилами внизу глубокая прямоугольная шахта, на дне которой был виден вскрытый и по фланец заполненный водой атомный реактор. Его как раз и готовили теперь к перегрузке топлива. Вода в реакторе была мутная и слегка парила, нагретая остаточными тепловыделениями активной зоны. Горели подводные лампы, и сквозь муть под уровнем воды в створе светового луча неотчетливо темнел искореженный взрывом гремучей смеси привод поглощающего стержня, застрявшего в верхнем положении.

Сложив руки за спиной, Гремячкин смотрел на всю эту картину с раздражением. Застрявший стержень как заноза в глазу. Реактор нормально остановить не удалось. Вынужденно ввели в него ящерную отраву, борную кислоту. Она-то и скомпенсировала реактивность застрявшего вверху поглощающего стержня. Но она же, борная кислота, сильно взмутила воду в реакторе. Ведь продукты коррозии в кислой среде лучше отделяются от внутренних поверхностей и образуют муть.

Тут надо активную зону перегружать, а ничего не видно. Только этот покореженный привод черной загогулиной торчит в рыжеватом водяном тумане.

График перегрузки топлива давно сорван. Неделю уже эксплуатационники и ремонтный персонал ломают вместе с руководством электростанции голову над тем, как осветлить воду в реакторе.

Снизишь концентрацию борной кислоты при постоянном обмене воды в реакторе, мути, конечно, поубавится. Но появляется опасность: снизишь концентрацию более нормы — начнется разгон на мгновенных нейтронах с выбросом радиоактивности в центральный зал, с облучением персонала и другими нехорошими последствиями. Но какова эта норма? Ее никто не знал…

Всю эту неделю начальники смен АЭС вместе с главным инженером как раз и ломали голову над тем, как при осветлении воды избежать разгона. Наконец общим умом решили: очень осторожно, ступенями, при периодическом обмене воды в реакторе и постоянном контрольном отборе проб, снижать концентрацию борной кислоты, добиваясь такого оптимума, когда прозрачность воды станет сносной и опасности разгона не будет.

Решение очень рисковое. Но иного не придумали. И пошли по лезвию бритвы…

Чтобы отбор проб шел ответственно, без возможных в таких случаях ошибок, в смену, кроме лаборантов, поочередно выходили для контроля руководители экспресс-химлаборатории — худенькая миловидная заведующая Ефросинья Петровна Солдатова и три ее заместительницы. Они распределялись по сменам, порою подменяли лаборантов. Сейчас в смену Гремячкина вышла Солдатова.

Вот она вошла в центральный зал и, остановившись рядом с начальником смены, взялась за перила.

— Не беритесь за перила, грязные, — тихо сказал Гремячкин, не глядя на женщину.

Солдатова отдернула руки, будто ее стукнуло током, потешно потрясла пальцами, будто стряхивая грязь радиации, покраснела и рассмеялась смущенно-испуганно, с шутливо-нежной укоризною пожурив начальника смены:

— Ох, Иван Федорович! Ну и напугали вы меня! Ха-ха-ха! Сердце так и запрыгало.

Гремячкин с удивлением глянул на Солдатову. Она смотрела на него плоскими светло-голубыми, прилипчивыми глазами. Именно. Ее глаза словно впаялись в глаза Гремячкина, и он удивился, что зрачков у нее сейчас почти не видно. Обычно они большие и черные на светло-голубом фоне радужин.

— Зачем в ночь-то вышли? — почти грубо спросил Гремячкин. — Лаборантов нет, что ли?

— А что, я вам не подхожу? — чуть обиженно спросила Солдатова и, помолчав и не дождавшись ответа, добавила: — Все в день да в день… Хоть раз в ночь поработать… — И снова смущенно засмеялась, но спохватилась и перешла на деловой тон: — Главный инженер попросил…

— Пробу воды из реактора брали?

— Да, — с готовностью ответила Солдатова.

Тридцать два грамма на литр…

— Многовато еще, — пробурчал Гремячкин. И чуть подобрее сказал: — Ведем обмен воды, Ефросинья Петровна… Ну и имечко у вас, милая, из прошлого века…

Солдатова вздохнула с облегчением:

— Я ведь от земли, из деревни я, Иван Федорович. Химию шибко любила, за то на атомной станции оказалась.

— У вас дети есть? — спросил Гремячкин.

— А как же?! Дочка, — неожиданно радостно рассмеялась Солдатова.

— А муж?

Тут уж она рассмеялась разливисто и счастливо. И звонкий ее смех заметался эхом по центральному залу.

— Есть, есть! Ох!.. То есть был да сплыл… Развелись мы…

Гремячкин смутился и обругал себя за любопытство.

«Вот так-то… — подумал он, — женщину хорошенькую нежданно-негаданно занесло в эту атомную ночь на АЭС, где перегрузка топлива застопорилась и где ядерный дьявол ходит рядом и ненароком шабаш устроит… А что, если сорвемся в разгон на мгновенных?..»

— Анализы надо брать каждые полчаса! — приказал Гремячкин.

— Будет сделано, Иван Федорович!

— И чтоб докладывали мне, где бы я ни находился.

Она снова было хотела схватиться за перила, но вспомнила о радиоактивной грязи и отдернула руки, трепетно зашевелив тонкими красивыми пальцами, словно стряхивая с них нечто.

Гремячкин поймал себя на желании взять эти нежные пальцы, ощутить их тепло или волнующую прохладу, прижать к губам… Теплая волна ударила в голову, но он тут же внутренне обругал себя, испугался: не отразилось ли что-либо у него на лице.

Он пытливо посмотрел на Солдатову. Она и впрямь что-то почувствовала, внимательно смотрела на Гремячкина.

«Ах, какие чуткие они существа!» — подумал он о женщинах.

— Женщина на атомной станции, как и женщина на корабле, приносит несчастье, — почти с суеверным чувством проговорил Гремячкин, окинув с ног до головы Ефросинью Петровну.

Она, как и он, была в белоснежном лавсановом костюме, очень ладно на ней сидевшем.

— Что вы говорите, Иван Федорович! — вспыхнула Солдатова. — Я не могу принести несчастье. Только счастье! — Она заливисто, призывно рассмеялась.

— Вот мы, атомщики, в белых одеждах, — виновато заговорил Иван Федорович. — А ведь служим атомному дьяволу… Хорошо ли, праведно ли поступаем, Ефросинья Петровна?

Солдатова вприпай смотрела на Гремячкина. Глаза неподвижные, почти белые. Зрачков не видно.

«Куда у нее зрачки деваются?.. То как шляпки гвоздей, а то…»

— Не знаю про атомного дьявола… Я думала — это прогресс…

— Дьявол многолик, оборотень. То рассыпается мелким бесом, я понимаю, каким-то порошком, материей, выстилается по земле и душам радиоактивной грязью и — неуловим. Чертей ведь гоняют ладаном, крестным знамением. А мы наших атомных чертей — Контактом Петрова… Но вот души… — И, помолчав, добавил: — В женщинах тоже дьявол сидит. И крутит, ломит мужскую душу…

Видно, слишком истово говорил Гремячкин, потому что Солдатова хотела было засмеяться, но получилось какое-то срывающееся хихиканье, она запнулась, глаза потемнели.