Григорий Медведев - Дьявол Цивилизации

— Вполне может быть, — серьезно ответил Гремячкин и приказал: — Сейчас ступайте за новой пробой, быстро — анализ. А там — сократим интервалы отбора до десяти — пятнадцати минут. Пробы тогда буду отбирать я. Вы не справитесь… А сейчас… Я схожу на блочный щит, разбужу главного инженера, согласую с ним новый режим осветления и вернусь в центральный зал… — И, улыбнувшись, ласково тронул ее за руку: — Веселей, Фросенька, может, к утру и осветлимся. Надоело гадать на кофейной гуще, то бишь на мутной реакторной воде…

Ефросинья Петровна просияла, схватила пластмассовую колбу для отбора проб и выскочила в коридор.

Пока шел на блочный щит, Гремячкин, как ему показалось, глупо размышлял над совершенно неожиданным поведением Солдатовой, пытался вспомнить свои хотя бы мимолетные рабочие контакты с ней раньше. Но ничего не вспомнил.

«И чем же таким я ее смутил?..» — подумал он с раздражением и устало, потому что к тревоге за реактор прибавилась тревога за эту неуравновешенную женщину — не напутала бы чего в анализах.

С этими мыслями он вошел в помещение блочного щита управления и приблизился к сидевшему за пультом Солодину.

— Все глухо, Иван Федорович, зайцы — как штык.

— Вижу, — сухо сказал Гремячкин, готовый разрядить свое раздражение на СИУРе, но сдержался. Матовые прямоугольные зайчики с черной вертикальной полоской неподвижно застыли в левых концах зеркальных шкал гальвонометров нейтронной мощности.

Гремячкин взял трубку и набрал номер домашнего телефона главного инженера АЭС. Долго никто не подходил. Гудки были тихие, какие-то тоже ночные и сонные. Гремячкин зевнул, глянул на часы — три тридцать ночи…

Наконец на том конце провода сняли трубку. Прозвучал еще придавленный сном глуховатый голос Главного. Гремячкину всегда, когда он будил Главного ночью, голос его казался сиротливо-одиноким, в беспроглядной тьме ночи. Как слабое трепетное пламя свечи, порываемое из стороны в сторону невидимым черным ветерком, вот-вот готовое погаснуть. Гремячкин в таких случаях боялся, что голос вдруг исчезнет и схватить, удержать его нельзя, нечем. И потому он сразу начинал разговор напористым звонким голосом, будто блесну закидывал в ночь, пытаясь подцепить тот слабый ночной шелест, похожий на голос человека, или словно поддавал свежего кислороду, чтобы живое пламя окрепло и засияло ответной энергией.

— Иноземцев, — послышался в трубке далекий, глухой спросонья голос главного инженера.

— Юрий Александрович! Юрий Александрович! — кричал в далекую затрубочную темноту Гремячкин.

Вы слышите меня?!

— Слышу, — уже тверже и злее прозвучало в ответ.

— Это Гремячкин, Юрий Александрович!

— Узнал тебя, спутать трудно. Что стряслось?

— Ничего особенного… Надо посоветоваться… Гремячкин внезапно замолк, ругая себя за явное вранье. Ведь звонит-то он, чтобы высказать свое недовольство Главному. Недовольство за то, что тот послал в ответственную оперативную ночь Солдатову, хотя она и грамотная, знающая как специалист, но все же… Легкомысленная ведь… С женскими своими штучками… И понял вдруг, что всего этого Иноземцеву сказать не сможет. Смех, да и только… — Алло! позвал Гремячкин.

— Да, я слушаю.

— Концентрация бора — двадцать пять граммов на литр, — доложил Гремячкин. — Я решил ускорить процесс. Увеличим расход на обмен воды в реакторе, участим перемешивание, сократим время между отборами проб до предельно возможного…

— Зачем? — грубо спросил Иноземцев.

— А затем, чтобы не прозевать критическую точку концентрации бора, ниже которой начнется разгон на мгновенных…

На том конце молчали. Видимо, такой ход мыслей начальника смены застал Иноземцева врасплох. Гремячкин понял, что подцепил Главного, и с раздражением подумал, что мог бы Иноземцев и не выносить столь ответственную работу в ночь. Днем надо было все это делать, днем… Да еще подсунул озабоченную дамочку, у которой ветер в голове…

— Работа не из простых, — резче нужного выпалил Гремячкин, поторапливая Главного с ответом.

— Но и ты не новичок, — так же резко парировал Иноземцев. — Атомный волк, потому тебе и поручил…

Этот «атомный волк» больше всего раздражал Гремячкина. Еще несколько лет назад, во время собеседования с Иноземцевым при поступлении на работу, Гремячкин услышал от него это хвастовство — «мы атомные волки». Не считал Гремячкин себя атомным волком. И вообще: «атомный волк», «стая атомных волков»… «Кого грызть будем, Юрий Александрович?.. По какой земле распластаемся в бешеной погоне за истаивающими крохами живого?.. Кого будем растаскивать, разрывать на части? Не эти ли образы муки и смерти стоят за вашим «атомным волком»?.. Может, хватит?..»

— И вообще, Юрий Александрович, — не вытерпел Гремячкин, — совсем не к месту вы мне Солдатову в ночь поставили…

— Ты что?! Лучшего химика нет на станции… Или хорошенькая женщина смутила? Отвлекает от дела?.. Ха-ха! На Ефросинью Петровну любовальщиков много…

— Да ну, что вы! Какое там смущение, любование!.. — И неожиданно зло и несправедливо вставил: — Хороша девка — нехороша славка… — Но тут же осекся и поспешил исправить промах: — Просто не женское это дело по ночам вкалывать, в радиоактивной грязи ковыряться…

— У нее есть дети, не запрещено…

— Да я не о том… Женщина на АЭС — засада спасению… Ну да ладно… Значит, увеличиваем темпы? Добро?

— Добро. А я не думал…

Гремячкин сделал вид, что не расслышал начала следующей фразы и в сердцах бросил трубку. Подождал некоторое время у телефона, думая, что самолюбивый «атомный волк» позвонит и завершит начатое, но звонка не последовало.

«Не думал, не думал… Надо думать… Худой жених сватается, доброму путь кажет…»

Отдав распоряжения Солодину, Гремячкин отправился в центральный зал.

В переходном коридоре он догнал Солдатову, спешившую отобрать очередную пробу.

— Ефросинья Петровна! — весело позвал ее Гремячкин, поверив вдруг в нее.

Она шла очень устремленно, деловито, даже по спине было видно, что вся она в работе. И какое-то озорство было во всем ее облике.

— Вы возникаете как из-под земли, — засмеялась Солдатова, — идете совершенно бесшумно, по-тигриному. — Глаза ее сияли.

— Эти полчаса обмена и перемешивания воды в реакторе очень меня беспокоят… Это ведь слепое время… Совсем слепое… Ничего мы не знаем о реакторе в эти полчаса. Словно отдаемся судьбе. Получается, слепой зрячего ведет… В руках атомного сатаны мы с вами в эти полчаса, Фросенька…

— Зорко Божье око, Иван Федорович, а человек слеп, — задумчиво сказала Солдатова, глядя немигающими белыми глазами в глаза Гремячкину.

— Слепое счастье не по мне, Ефросинья Петровну — в тон ей сказал Гремячкин. — Надо резко сократить слепое время, хотя бы до десяти минут. Но вот вопрос: получится это у нас технологически или нет?