Григорий Медведев - Дьявол Цивилизации

— Не знаю, Иван Федорович…

— Пробы буду отбирать я, — уточнил Гремячкин. — И мигом к вам… Это пять минут… Бегу сразу за следующей, а вы в оставшиеся пять минут делаете экспресс-анализ… Как?

— За пять минут управлюсь, — благодарно глядя на начальника смены, сказала Солдатова. — А как же вы, Иван Федорович, — преданно воскликнула она, — мне вас будет жалко…

— Ну так что? Решили? — Гремячкин взял руку Солдатовой, которой она держала пластмассовую колбу, и потянул к себе.

Тонкие горячие пальцы Солдатовой крепко держали бутылку, Гремячкин коснулся их, сдавил невольно и, видимо, причинил боль, она легко охнула.

— Какие вы, женщины, нежные… И отдавать не хочет, и боли боится…

Она разжала пальцы, кисть конвульсивно дернулась, и волнующее тепло выскользнуло из рук начальника смены.

Наступила краткая заминка, Гремячкин на мгновение как бы вырубился, рука его будто сама вновь потянулась к руке Ефросиньи Петровны и на полпути зависла в воздухе. Он через силу одернул себя.

«Смотри, как совращает…» — подумал Гремячкин и внутренне перекрестился, отгоняя наваждение.

— Быстро в лабораторию, все приготовьте… А я — одна нога в центральном зале, другая у вас. С Богом!

Они одновременно повернулись и побежали в разные стороны.

И понеслись минуты, десятки минут. Гремячкин надевал бахилы и перчатки, спускался в реакторную шахту, закидывал пластмассовую колбу к центру реактора, держась левой рукой за измазанную черной молибденовой смазкой шпильку, пока дергал бечевку, пытаясь перевернуть и утопить колбу, всматривался в черный силуэт покореженного привода поглощающего стержня, испытывая раздражение и порою даже ненависть к нему, потому что из-за него приходится торопиться, ковыряться в радиоактивной грязи, жить, насиловать душу свою и подчиненных в этих томительных минутах слепого времени, где властвовал, неведомо что готовя людям, атомный дьявол… Потом колба тонула, он ее подсекал, как леща из Черемши, чтобы ощутить «живой» тяжеленький груз ее радиоактивного содержимого с неизвестными процентами борной кислоты, этого доброго помощника операторов, пожирателя нейтронов и спасителя от разгона.

Но в ней же, в этой тяжести, возможно, хитро мурлыкал бесноватый, пока невидимый, но страшный в своей неожиданно проявляющейся мощи.

Выхватив «леща» из воды, Гремячкин с гулко колотящимся сердцем вихрем взлетал по винтовой вертикальной лестнице на уровень пола центрального зала, торопливо стаскивал бахилы, по лестничным маршам и переходным коридорам несся в химлабораторию, где миловидная фея через пять минут докладывала ему результат…

Они укладывались в двенадцать минут… Двадцать, восемнадцать, шестнадцать, четырнадцать граммов на литр борной кислоты… Непрерывный контроль по гальванометру нейтронной мощности, стрелки-зайчики как штык торчат на нулях, СИУР Солодин напряжен, то и дело поглядывает на кнопку аварийного впрыска бора, снял с нее красный защитный колпачок… Слепое время сократилось до двенадцати минут… Стоп!

Гремячкин перевел дух. Четырнадцать граммов на литр! Все это время подавалась свежая и дренировалась мутная реакторная вода. Потом остановка, перемешивание, анализ, снова… Еще проба… Десять граммов на литр…

«Где же он, предел, когда задышит гальванометр нейтронной мощности?» — взволнованно думал Гремячкин, решив прекратить отбор проб. Взял с собою Солдатову и пошел с нею в центральный зал. Стоя у поручней и пытливо глядя в раскрытый, слегка парящий зев реактора, отметив про себя, что вода стала светлее, ибо покореженный привод виден намного четче, Гремячкин то и дело косился на мешки с борной кислотой, что лежали тут же, у перил. Подумал, что надо бы вспороть немного пару мешков для повышения их боевой готовности. Попросил Солдатову принести из лаборатории нож или ножницы. Та сбегала, принесла.

Гремячкин с тяжелым чувством надрезал многослойную плотную бумагу на двух крафт-мешках, поймав себя на том, что про себя материт систему безопасности.

«Но случай нестандартный… Никто не думал, что покурочит привод и что застрянет поглощающий стержень… — И с раздражением: — А надо было предусмотреть и это…»

— Ну что, Иван Федорович? — тоненьким тревожным голосом спросила Солдатова.

— Эх, Фросенька! — Гремячкин вздохнул. — Осталась самая малость… Не промахнуться бы…

— А если промахнемся?

— Тогда будет весело… Но не трусь…

Гремячкин подошел к телефону и попросил Солодина слегка поддренировать реактор, потом закрыть дренажную задвижку и осторожно подать осветляющую воду в аппарат.

— Но все время держи в поле зрения зайцы на гальванометрах… Саня, самый тонкий участок проходим…

Солодин сказал, что готов к худшему, и приступил к дренированию реактора.

— Идем тычками, Саня, тычками… Ты меня понял?

— Усек, Иван Федорович.

— Фросенька, — Гремячкин был переполнен нежностью. Странное состояние это он замечал в себе и раньше в минуты опасности. Иные приходят в ярость в такое время, а у него нежность. Он взял ее за мягкое плечо: — Милая моя! — Ефросинья Петровна встрепенулась, качнулась в сторону Гремячкина, но он придержал ее за руку: — Внимательно смотрите в аппарат, в глубь воды… Зрение у вас хорошее? Хорошее… Знаете, как начинается кипение в кастрюле с кипятильником? Начинают бежать вверх змейки серебристых пузырьков. Это начало. Его надо ухватить. Потом… Потом будет поздно, забурлит как в аду…

Они стали смотреть вниз. Глаза ломило от напряжения…

Загремел телефон. Солодин сообщил, что кончил дренирование и подал воду на осветление.

— Внимание, Фрося, судьба моя!

— Ох, как бы я хотела быть вашей судьбой! — Она повернула к нему голову и одарила его нежным взглядом…

Пузырьки они проглядели. А бывают ли в таких случаях пузырьки?.. Зазвонил телефон. Вода в реакторе вдруг вспухла, лопнул огромный матовый пузырь, выплюнув вверх мощную порцию радиоактивного пара, и забурлило, закипело, загудело гигантским самоваром ядерное хлебово!

Гремячкин в два прыжка подскочил к телефону, заорал в трубку:

— Разгон! Дави впрыск бора! Саня, ядри твою!

— Уже давлю, Иван Федорович. Сейчас успокоится, — слишком спокойно, почти апатично, ответил Солодин.

— Быстро, Фрося! — крикнул Гремячкин, вернувшись к реактору. — Берем мешок! И — раз! Туда! В ядерное чрево! Смотри, горит синим огнем! Геенна огненная!.. Крепче держи! Пошел! — Мешок, кувыркаясь, слегка просыпая в полете белый порошок из надреза, плюхнулся в кипящее варево и скрылся в глубине, сияющей пронзительной ядерной голубизной.

Грозное кипение продолжалось. Радиоактивный пар, пахнущий озоном и забивающий грудь удушьем, быстро заполнил центральный зал. Громко взорвались под фермой перекрытия три зеркальные ртутные лампы. Стало почти темно. Еще ярче засиял синим ядерным огнем бурлящий внизу реактор. Тревожно вспыхивая алым светом, взревели ревуны.