Григорий Медведев - Дьявол Цивилизации

Несмотря на сильный запах дыма от бушевавших вокруг пожаров, очень остро все же ощущался запах озона. Кислород был ионизирован мощной ядерной радиацией.

Сергей шел… Кругом вповалку лежали и корчились в мучениях люди. Живые выглядели ужаснее мертвых. Люди, у которых от взрыва вытекли глаза, ползли по улицам, стараясь по памяти найти путь к реке, чтобы утолить страшную жажду. Они уже не были похожи на человеческие существа, а напоминали скорее личинок насекомых, которые упали с листвы на тротуар и теперь беспомощно ползли…

Сергей вдруг натолкнулся на идущего навстречу человека. Это был фоторепортер Харно Хиёси из хиросимской ежедневной газеты «Цигоку Симбин».

«Ах, какой чудовищный материал, — подумал Сергей, задыхаясь от гари и жары, — но печатать будет негде. Все типографии города уничтожены…»

— Почему вы так мало снимаете?! — выкрикнул Сергей. — Посмотрите вокруг! Прошу вас, снимайте, ради Бога, снимайте!..

Но Харно Хиёси редко нажимал на спуск.

— Мне стыдно, — сказал он, — запечатлевать на пленку то, что открылось моим глазам…

«Жаль, очень жаль, — думал Сергей, поспешно направляясь дальше, к эпицентру взрыва, к «кругу смерти». — Весь город не погиб мгновенно и целиком. Не все мужчины, женщины и дети Хиросимы умрут сразу, избавившись от чудовищных страданий. Многие будут обречены на длительное, бесконечное умирание… Нет! Хиросима не безмолвное кладбище, как оно выглядит на фотографиях, а место неописуемых мук и отчаяния… Это говорю вам я, умирающий — так же, как они…»

Сергей торопился. Ему надо еще было найти киноактрису Мидори Нокао, женщину редчайшей красоты и таланта. Он должен ее найти, она там… Он огляделся вокруг. Все, кто мог бежать, идти или хотя бы ползти, чего-то искали: глоток воды, еду, лекарство, врача, жалкие остатки своего имущества и прежде всего тех, кто уже избавился от страданий, — своих погибших близких…

Чудом оставшиеся в живых постепенно выбрались из внутреннего «круга смерти» и отошли на два-три километра от места наиболее сильного воздействия бомбы. В «круге смерти» осталась пустыня. Зловещее, абсолютно лишенное жизни пятно лежало между семью рукавами устья реки Оти. При каждом приливе и отливе ее течение непрерывно несло трупы…

У парализованных людей изо рта шла кровь. Когда кровотечение прекращалось, человек умирал…

«Мне еще все это предстоит…» — думал Сергей, стараясь не наступить нечаянно на тела мертвых или агонизирующих людей.

В более легких случаях радиационные поражения проявлялись в необычайно низкой сопротивляемости организма. Укус обычной блохи вызывал долго не заживающую гнойную рану…

Сергей прикинул мощность дозы облучения. В центре взрыва она достигала двадцати тысяч рентген, а на расстоянии трех километров от эпицентра в некоторых местах составляла около одного рентгена в час…

Мидори Нокао Сергей нашел в обломках здания в семистах метрах от эпицентра взрыва. Как ни странно, она была внешне цела. Только несколько ссадин. Она была в нижнем белье.

— Ах, — сказала она, схватив Сергея за руку, произошло что-то ужасное, — голос Мидори дрожал, ее знобило, — я была на кухне, потому что должна была сготовить завтрак своим коллегам. На мне был легкий красно-белый халат, когда комнату озарил белый свет. Я подумала, что это взорвался котел, а потом потеряла сознание. Когда я пришла в себя, вокруг было темно… Потом ты меня нашел, мой бедный мальчик…

Они сначала бросились бежать к реке, потом упали, обессилев, и поползли. Мидори Нокао в рваной исподней сорочке, едва прикрывающей наготу, Сергей в новом сером костюме, в котором его застал ядерный разгон…

Повсюду пылала огненная буря. Они задыхались от гари и смрада. Жаром нещадно жгло кожу… Они достигли реки и бросились в воду. Несколько сотен метров их несло течением, а потом какие-то солдаты помогли им выбраться из воды…

Потом хлынул черный ливень…

Сергей очнулся в клинике. Над ним склонились врачи.

— Я умер… — сказал он, еле ворочая распухшим языком. — Я умер…

Он закрыл глаза. Все тело его, будто гноем, наливалось невыносимой болью. Боль стала основным и последним его ощущением жизни. И он вдруг стал кричать. Врачи отпрянули от него. Крик был душераздирающий…

Я дежурил, когда позвонила Таня. Слушая ее, с удивлением подумал, что совсем забыл о ней. Болезнь Сергея и вся эта история с Сурьминым и добровольцами как-то незаметно отдалили меня от нее. Образ моей невесты потускнел во мне, и я теперь слушал ее голос будто из какого-то нереального далека, хотя звучал он очень четко и близко (видимо, она звонила из автомата где-то совсем рядом).

И удивился я не столько тому, что забыл о ней, а внезапной мысли и ощущению — более важное, более страшное в жизни, если не обесценивает вовсе, то заставляет серьезно переоценить прежние ценности…

Я как бы раздвоился теперь между Таней и Сергеем, а точнее, между нею и той ситуацией, в какую попал.

Да! Смерть важнее, чем жизнь! Парадоксально звучит, но ведь когда смерть вот она, рукой подать, думаешь только о ней, борешься только с ней. Тут, конечно, инстинкт, но величайший из всех — сначала отогнать смерть, а потом уже думать о жизни… Собственно, борьба со смертью — это самая концентрированная дума о жизни…

Я слушал Таню, испытывая чувство отчуждения к ней. Понимал, что она ни в чем не виновата, но поделать с собой ничего не мог. Голос мой звучал деревянно. Она сразу это заметила и с волнением спросила, что произошло. Не получив вразумительного ответа, выкрикнула:

— Все понятно! — и бросила трубку.

Услышав короткие гудки, я бережно опустил трубку на аппарат и задумался. В душе моей действительно происходило какое-то очень интенсивное перевзвешивание прежних ценностей и оценок. И тем более печально это ощущалось, что относилось прежде всего к самому себе. Душе было больно, терпко, неуютно. Перед моим внутренним взором проплывали: то удивленная и восклицающая мама, уже старенькая, чуть сгорбленная, с неизменными очками в коричневой роговой оправе и с пушащимися седыми волосами у висков, то аморфная физиономия Сурьмина, то в благородном гневе розовое лицо Арсения Ивановича, то задумчивая фигура Тани, удаляющаяся в створе воображаемой улицы…

Я был поскребыш в нашей семье. Два старших брата с семьями жили отдельно, а мы остались вдвоем с мамой. Отец умер десять лет назад от рака легких. Недавно я вспомнил о нем и неожиданно со скорбью подумал, что даже самые родные, самые близкие люди тоже как-то незаметно уходят из души. А почему… Когда я сказал об этом маме, она печально покачала головой и заплакала:

— Да, Игорек, да… К сожалению… Но я не знаю почему… Жизнь стала очень бездумная… Как ветер… Дует, дует все… Непрерывный сквозняк… Душу выдувает… Тебе жениться надо… Почему вы тянете с Танюшей?.. Она вполне приличная и порядочная по нынешним временам девушка… Иногда мне кажется, женись ты — и теплее станет… Я уже старая… Могу не дожить…