Григорий Медведев - Дьявол Цивилизации

И тем не менее — надо писать!..

И все же мысли о Тане даже в эти нелегкие дни до конца не покидали меня. Лишь притухли и время от времени вновь напоминали о себе. Я невольно вспоминал и наше знакомство, и последующие встречи, во время которых я вел себя, как теперь мне казалось, не лучшим образом. А началось это так…

Однажды, было, кажется, воскресенье, раздался какой-то уж больно настойчивый, тягучий звонок в передней. Я открыл. В дверях стояли мама и незнакомая мне стройная девушка. Прическа у нее была очень простая, темно-русые волосы гладко зачесаны назад и заплетены в толстую косу, перекинутую на грудь. Очень милое, пожалуй даже, красивое, чуть скуластенькое лицо, как бы изнутри просвеченное смущением, а в глазах, через силу глядевших на меня, — любопытство и какие-то колкие огоньки. И словно бы говорили они, ее глаза: «Хоть и смущена я сверх меры, но гордости нам не занимать…»

— Вот я привела тебе «народоволочку»… — сказала мама, вся сияющая и счастливая.

Ох уж как ей не терпелось лишить меня свободы… Но мама действительно выглядела счастливой. И мне как-то тепло стало на душе. Давно я не видел такой маму. Я даже как-то сразу потеплел к «народоволочке». А она и впрямь чем-то была похожа на молодую Веру Фигнер… Во всей стати ее были легкость и изящество…

— Таня! — назвала она вдруг себя почти с вызовом и протянула мне прогнутую ладошку.

Рука Тани была сухой и горячей.

Когда мама с Таней прошли в дом, я машинально завернул в свою комнату, перехватив огорченный взгляд мамы, а женщины, машинально или в знак протеста, не знаю, направились на кухню.

А я тоже, чурбан, хорош, будто девушку привели не ко мне в гости, а так, посидеть на кухне у мамы.

Через несколько минут, как и следовало ожидать, мама вошла ко мне и, широко открыв глаза, горячим шепотом сделала мне выговор:

— Как тебе не стыдно! Девушка вся сникла… Она уйдет! Понимаешь, уйдет!.. Твоя судьба уйдет!.. Выйди немедленно! — Мама раскраснелась. Волосы у нее сегодня были аккуратно причесаны и собраны двумя довольно толстыми косами сверху в красивый крендель. И седые волосы у висков не так пушились, и глаза — широко раскрытые, серые, горящие…

«Нет, мама у меня красивая…» — подумал я, обнял ее, поцеловал в высокий лоб и вышел к Тане.

Мне показалось, она обрадовалась. Большие карие глаза стали влажноватыми и чуть мечтательными. И уж как-то очень ласково поблескивали.

Мама ушла на кухню стряпать и оставила нас одних.

Мы сидели в креслах вполоборота друг к дружке. Оба чувствовали себя деревянными и глупо улыбались. Я про себя чертыхался и не рад уже был, что согласился на встречу.

Таня опомнилась первая.

— А вы занимаетесь научной работой, да, Игорь? — спросила она очень уважительно, и мне даже стало как-то неловко.

— Да… — ответил я, чувствуя, что у меня начинает сосать под ложечкой, и не столько от неловкости, сколько от какого-то внутреннего протеста, что мою, так сказать, «судьбу» мне самым форменным образом навязывают. Пусть даже и мама, но это все равно насилие над личностью.

«Но девушка ведь и впрямь хороша! — внутренне прикрикнул я на себя. — Хороша ведь!..»

И в этот миг оцепенение как-то незаметно помянуло меня. Я видел, что держит она себя просто, естественно. Не то что какая-нибудь манерная дура. Голос у Тани мягкий, не деланный, как у иных кокетничающих дамочек, которые хотят казаться умными…

«Нет, она простая, милая девушка, — уговаривал я сам себя. — И конечно же ждет инициативы с моей стороны. А я как чурбан…»

— Знаете что, Таня? — сказал я вдруг, смеясь и как-то даже чересчур раскованно. — Пойдемте-ка чай пить.

— Пойдемте! — как дитя, обрадовалась Таня, пружинисто встала с кресла и показалась вдруг мне в своем коричневом платьице почему-то очень теплой и родной…

Так мы познакомились. Не скажу, чтобы это было очень оригинально. Бывает хуже. Но бывает и лучше, романтичнее, что ли…

Мы очень быстро привыкли друг к другу, подружились, и это, наверное, самое страшное в таком деле, потому что от дружбы до женитьбы в моем представлении путь огромный, если не бесконечный… Старомоден я был тут несколько, но что поделаешь, такой получился. А теперь вот и мама пытается втолкнуть меня в другую «шкуру». Но не так-то это просто…

Во всяком случае, я себе дал слово, что не трону девушку до тех пор, пока не полюблю…

Мы ходили с ней в кино, в театры, подолгу иногда гуляли по Москве. Я рассказывал ей о своей работе. Она слушала очень внимательно, с полуулыбкой на губах и чуть опустив голову.

У нее был очень легкий шаг, и вести ее под руку было одно удовольствие. И хотя я видел, что она, когда слушает меня — вся внимание, порою мне все же казалось, что лицо ее вдруг на короткое время становится как бы отрешенным, а в глазах появляются колкие огоньки…

Она часто приходила ко мне на работу, когда я отрабатывал результаты экспериментов. Мы подолгу сидели с нею в боксе, где я перед тем облучал гамма-лучами донорскую кровь, а потом просматривал под микроскопом хромосомные аберрации. Она сидела рядом со мной, очень близко. Локоть к локтю. Я ощущал запах ее волос, еле уловимый духов и тепло. Тепло, исходившее от нее…

Как-то мы сидели так, и она вдруг сказала, потупившись:

— Ты меня никогда не полюбишь, Игорь…

— С чего ты взяла? — шутливо и как-то мимоходом спросил я, но сердце мое обдало холодком.

— Не знаю… Так мне кажется… А я вот… она не досказала, а я не стал уточнять…

Смешно подумать, но за год нашего знакомства я ни разу не поцеловал ее. У нас вон в отделении двое облученных больных, она с завода регенерации ядерного топлива, он с атомной электростанции, заперлись в лифте и чуть не полдня катались вверх, вниз. Еле их оттуда выпроводили…

Как-то Таня предложила мне походить вместе в плавательный бассейн. Даже абонементы купила. Осталось только медкомиссию пройти. А я вроде и не отказал прямо, но ходить в бассейн не стал, уклоняясь под всякими предлогами. Таня предложила раза два и больше не напоминала…

С мамой моей они были очень дружны. Дарили друг другу подарки.

Однажды я пришел с работы, вижу — мама на кухне, а в ванной душ включен. Думаю, что за черт, видно, мама забыла закрыть кран. Хвать дверь — и замер на месте. Татьяна сидела в ванне, волосы распущены, вся по шею в жемчужной пене. И такие у нее в это мгновение глаза были: испуганные, молящие, тревожные. Мокрые волосы потемнели, распались, побледневшее милое лицо в каплях воды…

У меня был, видно, очень дурацкий вид, но вскоре я опомнился, довольно сухо извинился, закрыл дверь и машинально повернул защелку с наружной стороны.

Я подошел к маме и в упор посмотрел ей в глаза. Вид у нее был заговорщический.