Григорий Медведев - Дьявол Цивилизации

— Доживешь, обязательно доживешь, мамочка… Вот защищу диссертацию…

Мама строго и изучающе посмотрела на меня и вдруг спросила:

— Скажи, сынок… А вы с ней… Ну…

— Ну что ты, мама!.. — неловко заулыбался я и отмахнулся от дальнейших расспросов.

Помню, мама повернулась и пошла, пробурчав что-то вроде того, что, мол, сейчас все торопятся жить…

Я заметил, что у мамы съехал гармошкой чулок на правой ноге. От этого почему-то больно защемило сердце. Я и раньше замечал… Но нет, это не неряшливость. И это не просто старость… Ломается душа… И частый ее неожиданный, на высоком тоне, выкрик стоит в ушах:

— Спасибо тебе, сыночек, за бодрый голос! «Мамочка! Что с тобой?! — мысленно восклицал я. — Какие катастрофы регистрируешь ты своей тонко чувствующей душой?..»

И книги… Она почти непрерывно читала. И мне виделось в ее лихорадочном чтении что-то паническое. Ей будто не хватало воздуха, и она словно выхватывала из книг дополнительные глотки кислорода…

А теперь вот во мне тоже — то густое, сладкое чувство полноты и значимости жизни вдруг стало как бы разжижаться…

Раньше мне казалось — защищу диссертацию, стану весомей, значительней. Тверже зашагаю по земле… Сергей все поломал. Ну, если не все, то почти все. Собственно, не было бы его и таких, как он, ка кой черт тогда моя диссертация? Об этом я как-то раньше не думал… А надо бы. Ой как надо помнить о том, что все мы на земле повиты одной веревочкой и друг от друга зависим…

Но нет! До конца я все-таки не раскис. Моя работа — это доказательство, инструмент, а сегодня еще — и ключ к постижению истины. А это уже что-то! Сурьмин превратил ее в ключ.

— Спасибо Сурьмину! — выкрикнул я вслух и рассмеялся, мысленно отмечая неуютность от той внутренней ломки, которая происходила в моей душе.

Но я взбадривал, все время как бы подхлестывал себя. Арсению Ивановичу хуже, чем мне. Он доверяет, надеется на мою бесспорную поддержку. Я не имею права раскисать…

Но Таня ведь звонила не зря. Ома хотела что-то сказать, может быть, очень важное…

Я вдруг ощутил запоздалое угрызение совести и потянулся рукой к телефону… Но звонить не стал. Да и куда, собственно? Мне казалось, она сейчас удаляется от меня, бредет какой-нибудь улицей. Одна. Нескорым шагом. Стройненькая, довольно высокая. На лице легкая печать разочарования. Это очень частое выражение ее лица и глаз, больших и карих. Словно она догадалась о чем-то таком, не совсем хорошем. А мне было все время жаль ее и очень хотелось, чтобы ей было хорошо.

Странной была наша дружба. Да и знакомство тоже.

Мама познакомилась с Таней в магазине. Совсем случайно. Стояли в одной очереди. Слово за слово. Разговорились. Оказалось, что Таня инженер-металлург. Два года, как закончила институт и работает по назначению в НИИ. Сама-то она не москвичка. Здесь ее оставили и прописали по лимиту. Живет в общежитии в комнате на двоих с подружкой. Живут в общем-то скучно. Подружка ведет себя повольнее, порою не ночует дома. На укоры Тани отвечает, смеясь:

— Так быстрее, Танька, замуж выскочу. Методом проб и ошибок… А ты, милочка, совсем уж строга, совсем уж… И не пококетничаешь, и ни тебе в ресторан с начальником отдела… А я вот была… И хорошо мне с тобой, Танька! Мужики на тебя прут, как мухи на сахар. Но ты ведь нос воротишь… Так я уж, прости меня, грешную, стрелку на себя перевожу… Принимаю, как говорится, огонь на себя! Ха-ха-ха!..

— Циник ты, Валя, — строго сказала ей Таня.

Все это рассказала мне мама, и еще, что коса у нее толстая и до пояса, и что красавица она писаная, и что скромница и ничего себе такого не позволяет, на что многие девушки, не задумываясь, идут, и что… Тут мама немного смутилась, но все же на лице ее сияла мечтательная улыбка и выражение немой мольбы одновременно.

— Игорек! — взмолилась она. — Девушка-то хороша! И чует мое сердце — для тебя она создана… Сын!.. — воскликнула мама как-то даже патетично, но вдруг сникла и беззвучно заплакала.

И только тогда я подумал, что слушаю маму холодно как-то и даже с выражением некоторого отчуждения на лице. Я вдруг запоздало устыдился и как можно мягче сказал:

— Мамочка, но ведь так… Пойми меня… Будто по заказу… Я так не могу… Я уверен, что встреча должна быть случайной. Судьба должна быть…

Мама вскинулась и заговорила, горячо, будто читала молитву:

— Игоречек! Так ведь это же случайно, совсем случайно! Ведь в очереди. Могли и не встретиться! Понимаешь, это же судьба!.. А какая, девушка! Запала вот в сердце, и все! — мама жадно смотрела мне в глаза, и пушистый дымок у висков придавал выражению ее лица оттенок истовости.

— Ну хорошо, мама, познакомь меня с ней.

— Она хорошая, хорошая, сынок, — уже как-то успокаиваясь, повторяла мама.

Я надел, пропитанный свинцовыми солями халат, защитные очки и прошел в стерильную палату к Сергею. Сегодня он в сознании. Но очень плох. Сильно кричит. В клинику был доставлен в крайне тяжелом состоянии. Многократные рвоты, температура сорок, отек лица, шеи, верхних конечностей…

Я не мог измерить у него давление обычной манжетой. Пришлось надставлять… Очень терпеливо перенес трепан-биопсию и пункцию костного мозга. Тяжелейшие ожоги… Сегодня уже кожа сходит пластами…

В воздухе сложный лекарственный запах. От кварцевания сильно пахнет озоном… Мы сделали все, что было в наших силах — мазь синбезон, Вишневского, фурацилин, настойка прополиса, облепиховое масло… Все это лежало рядом с ним, на столике. Там же корнцанг с намотанной на него марлей, которым сестра обрабатывает ожоги…

Вскоре после поступления клиническая картина осложнилась пневмонией и агранулоцитозом… Пересадили костный мозг от шестнадцати доноров…

Привезли его вчера, в воскресенье, и найти доноров оказалось не так просто. Как-никак процедура сложная. Костный мозг берут под общим наркозом…

Благодаря пересадке костного мозга с пневмонией и агранулоцитозом условно справились. Кроме того, у него тяжелейший панкреатит. Он страшно кричит, именно от болей в поджелудочной железе… Крик резкий, душераздирающий, неконтролируемый… Мороз по коже и перехватывает дыхание от этого страшного крика…

Странно, но я ловил себя на том, что хотел бы побывать в его «шкуре». Конечно, тут такие слова неуместны и даже, может быть, кощунственны, но во мне, как бы автоматически, срабатывала любознательность научного работника. Я ведь мог фиксировать только внешние проявления клинической картины болезни Сережи и, конечно, анализы и догадки относительно его ощущений…

Я еще и еще раз перечитывал записки японского ученого Нагаки, изучавшего радиоактивность и в сорок пятом году ставшего жертвой атомной бомбардировки Нагасаки. Правда, у него был стертый случай, так как он находился сравнительно далеко от эпицентра. Случай Сергея был практически равносилен облучению ядром атомного взрыва. Но таких пострадавших ни в Хиросиме, ни в Нагасаки в живых не осталось. Сергей был единственным, кто мог рассказать, но… Он кричал…