Григорий Медведев - Дьявол Цивилизации

— Ничего странного, Игорек. Я предложила Танечке принять ванну с жемчужной пеной…

И все же мама была немного смущена.

Я ничего не ответил и ушел к себе. Потом услышал, как стучала изнутри в дверь ванной Таня, как, щелкнув шпингалетом, открыла ей мама. Слышал потом их приглушенный говор…

Когда я вошел на кухню поужинать, Таня сидела с заплаканными глазами. Мы молча поели, и она ушла. Я не стал провожать ее.

— Нехорошо ты, мама, сделала, — сказал я, когда Таня ушла. — Обидела девушку, а за что?

— Это ты ее обижаешь, сынок… — Мама заплакала. — Какая жизнь сейчас… Какая жизнь, милый… Очень нелегкая… Девушка мечется. Она ведь тебя любит, а ты…

— Я ничего, мама…

— Чурбан ты, вот кто… Хоть и мой сын…

А теперь вот все не выходит у меня из головы ее последний звонок. И тревогой обдало меня вдруг. Где-то она теперь ходит… Ведь у меня такая забота сейчас — спасти Сережу… Я ей рассказывал о нем. И о ситуации в институте, и о нашей с Арсением Ивановичем борьбе против Сурьмина, о готовящихся им опытах на добровольцах…

Она же так умеет слушать… Как никто…

Меня срочно вызвал Сурьмин. Когда я вошел, он сидел за столом. Кабинет довольно просторный. Обставлен скромно. Собственно, двухтумбовый стол, полупустой книжный шкаф с застекленными дверцами, два грязноватых, изрядно просиженных зеленых кресла. Белая штора гармошкой собрана на верху окна. На ковровой дорожке большой прямоугольный алый солнечный зайчик. Пахнет старой мебелью…

Сурьмин был озабочен. Его бритый череп сегодня особенно лоснился и блестел. Как обычно, не изменяя тональности голоса, он спросил:

— Ну, Игорь, согласен? — и вяло улыбнулся.

Сразу видно, что этот человек улыбается редко. Улыбнулся и как-то непривычно, неловко себя почувствовал. Слегка сконфузился. Провел ладонью по черепу. И там, где прошлась рука, блеск пропал. Я также был несколько смущен, потому что Сурьмин был неизменно со всеми строг и не иначе как по имени-отчеству… Дело ясное… Постановка натурального эксперимента на добровольцах, но без надежной поддержки… Да что там говорить, без моего метода биологической дозиметрии, которым сегодня владел вполне только я, дело, что ни говори, рисковое и волнует даже Сурьмина.

Я молчал. Что говорить, когда все уже давно сказано и обе стороны четко стоят на своих позициях. Арсений Иванович и я принципиально не согласны с постановкой опытов с протектором на людях. Это Сурьмин знал хорошо. И все же. Здесь уже работала схема «бульдозера». Он будто читал мои мысли и чувствовал мое настроение настороженности и неприятия.

— Вы должны согласиться, Игорь Васильевич… Ясно, что дружеская фамильярность была не его призванием. — Как ваш больной?..

— Плох…

— Ваш больной плох, а вы не желаете сотрудничать в столь важном деле… Ведь если бы ему перед его экспериментом планово ввели протектор, он бы сейчас был жив-здоров…

— Сомневаюсь…

— Почему?

Это «почему» мне очень нравилось. Сам прекрасно знает и спрашивает. Слава Богу, его опыты на кроликах и мышах дали пока совершенно определенное «не знаю». Чего уж больше… Как правило, выживаемость подопытной группы против контрольной после введения вещества протектора с последующим острым облучением гамма-лучами увеличивалась процентов на тридцать, но… И это самое главное. Протектор давал глубокую гипоксию (кислородное голодание) клетки и, как следствие, первое — некоторую устойчивость к радиационным воздействиям, второе… Тут как раз собака и зарыта… В своем встречном опыте с мышами, по предложению Арсения Ивановича, я разделил эксперимент на две части, а именно: ввел мышкам протектор и через некоторое время исследовал кровь подопытных на хромосомные аберрации. Я получил поразительную картину — хромосомы клетки были разрушены так, будто, я облучил малышек порядочной дозой. Парадокс!..

Я доложил результаты Арсению Ивановичу.

— Вот именно! — воскликнул он. — Эффект защиты перекрывается фактором поражения защищаемого организма.

Я даже составил номограмму разрушения хромосомного аппарата клетки в зависимости от дозы вводимого протектора. Вот так…

Сурьмин отреагировал классически:

Любая защита ведет за собой издержки… А что вы думали, молодой человек? Получить чистый выигрыш без затрат?!

Что тут ответишь?.. Я промолчал, но Арсений Иванович, когда я потом рассказал ему, взвился:

— Это уж слишком!.. — Ему хотелось прибавить позабористей, по он сдержался.

К вечеру того же дня он предложил мне срочно связаться с ленинградскими биофизиками с просьбой повторить опыт с мышами в части, касающейся введения протектора с последующим исследованием процессов в кровеносных сосудах на капиллярном уровне. Он не без основания опасался, что глубокая гипоксия клетки может дать множественные инфаркты различных органов животного или человека. Я вылетел тогда в Ленинград, и мне удалось увлечь тамошних ребят на этот эксперимент. Более того, они обещали даже отснять цветной фильм. Мы ждали результатов…

Сурьмин повторил вопрос:

— Ну так как же, Игорь Васильевич?

Я понял, что он не отступится и вопрос может даже стать так — быть или не быть… Если так, то лучше уж не быть. Я уйду с Арсением Ивановичем. Но сначала надо защититься.

— Я должен защититься… Организационные изменения сейчас затруднят завершение работы…

— Хорошо, — твердо сказал Сурьмин. — После защиты готовьтесь к переходу в мою лабораторию…

Это уже был почти приказ, и я догадывался, что он внутренне готов к опыту на добровольцах. Я все рассказал Арсению Ивановичу и заодно поделился своими сомнениями относительно нашей индифферентности к работам Сурьмина, а в конце концов, к проблеме защиты от радиации. В ответ получил довольно жесткий выговор.

— Защиты есть! — гневно выпалил он. — Первое — борьба за мир, долой ядерную гонку! Второе — надежная организация работ, экран, расстояние, время… Работа над протекторами, может, и необходима, но я сапожник и печь пироги не умею. Моя специальность — лейкозы, черт возьми! Уметь лечить лучевую болезнь необходимо, но… Устрани источник излучения, исчезнет и болезнь… Болячка сия, так сказать, благоприобретенная. А лейкозы… Это болезнь… С не вполне известным механизмом… И кривая роста налицо… Итак, коллега, каждому свое… Как Серега?

Серега был плох. Он был в сознании. В коридоре сидела жена. Когда я проходил, поздоровалась. Красивая. Сухие блестящие глаза. Холеные руки с ярким маникюром, большие зеленые серьги в ушах, косметика на лице. Я разрешил ей сидеть против застекленной двери в палату, и она могла его видеть. Мне показалось, что она не верит в его близкую смерть. Я тоже не верил. Мне казалось еще, что мы можем его спасти. Я подошел к нему. Он попытался улыбнуться, но не смог. Получилось подобие вежливой гримасы. Ни на что не жаловался. Сказал только, что очень сильная слабость. Да, резчайшая слабость и чувство большого груза на теле.