Григорий Медведев - Дьявол Цивилизации

— Отнюдь нет. Но я в принципе против предстоящего эксперимента, как преждевременного и чреватого, возможно, тяжелыми последствиями…

— Ест сэръезные даказательства?

— Нет.

Эх, Арсений Иванович! Я бы сказал — «пока нет». В этом все дело. Но тут уж я ничем не мог помешать. Нашла коса на камень. Он вошел в принцип и сейчас скажет, ну, конечно…

— Я не специалист по данной проблеме и понимаю в ней не больше, чем баран в левой ноздре… Но я врач… Вы, надеюсь, тоже? — обратился он к Сурьмину.

— Я биохимик… — ответил тот неуверенно и вытер платком вспотевший лоснящийся череп. Блеск пропал.

— Как врач я имею определенные опасения… — чертыхаясь, Арсений Иванович сел.

— Я уважаю тэбэ, Арсений Иванович, — задумчиво гладя на него, сказал начальник Главка, — но извини мене, ти виступаешь сегодня нэубидительно…

Арсений Иванович встал и покинул аудиторию. Все значительно переглянулись. Начальник Главка покраснел и недовольно буркнул:

— Гордость, панымаешь…

— Внутренне я по достоинству оценил поступок профессора Синицына. Я восхищался его стойкостью и мужеством, но почему-то не последовал его примеру и продолжал сидеть, испытывая необычайную уязвленность от своего малодушия…

В минуты поражений хочется забросить все к черту, шлепнуться на койку, поначалу беспорядочно кувыркаясь в самом себе, потом начисто отключившись, и лишь после этого, остыв, понять, что к чему и какие еще есть шансы. Арсений Иванович учил меня стоять на своем, то есть на правде, до конца…

Почему-то невольно мысли мои обратились к начальнику Главка Акопянцу. А может быть… Впрочем… Иван Христофорович Акопянц был старый и опытный организатор, неплохой врач. Меня, да и Арсения Ивановича, подкупали в нем неподдельная страстность и обеспокоенность в вопросах захоронения и переработки радиоактивных отходов ядерных установок. Он не уставал писать куда надо письма и постоянно напоминал о том, что все мы, увлекшись мирным атомным бумом, забываем о второй, не менее опасной проблеме — куда девать отработавшее ядерное топливо и как уберечь от него людей и окружающую среду…

Но ладно… Меня сейчас волновало не это. Выходило ведь так, что неплохой человек и специалист стал неожиданной преградой на пути к истине. Вот в чем фокус!.. И ничего тут не поделаешь. Люди будут погибать теперь в процессе экспериментов на добровольцах не только по вине Сурьмина, но и по вине уважаемого мной неплохого человека Акопянца…

Да-а… Вот так… Покумекаешь тут…

Год назад Иван Христофорович заболел и лег на профилактику в наше отделение. Лечил его я.

Первое время трудно было избавиться от ощущения, что это начальник Главка. Но вхожу я как-то утром в палату, а он, седовласый, сильно курчавый, лежит на боку и сильно храпит, аж стекла в окне вздрагивают. Сизоватый орлиный нос его на фоне белоснежной подушки казался очень большим и внушал уважение. Но выражение лица было детски беспомощное.

Моя скованность по отношению к нему сразу исчезла, и он превратился для меня в обыкновенного больного. Особенно после того, как мне в очередной раз, когда я его застал спящим, очень захотелось пощекотать соломинкой его огромный сизоватый нос…

— Падажды… Нэ уходы, Игор… — сказал он мне как-то, когда я закончил осмотр. — Гдэ работает твой папа?

Когда я сказал, что мой отец умер от рака легких десять лет назад, Иван Христофорович печально покачал головой:

— Мнэ казалас, я знал твоего папу…

В некоем роде это был намек на мое привилегированное положение, но я поспешил разочаровать начальника Главка:

— Мой отец был простой смертный… Полковник авиации в отставке…

Акопянц снова печально покачал головой, но разочарования я не заметил. А впрочем, кто его знает. Может, в глубине души у него что-нибудь ёкнуло.

Но, справедливости ради, надо сказать, что доброго отношения ко мне он не изменил и лечился терпеливо, без капризов, которыми иногда страдает большое начальство: «Не те лекарства, не та палата, не тот врач и т. д…»

И все же выходило, что опытов на добровольцах не избежать. Я мысленно встал с воображаемой койки, снова готовый к борьбе.

— Мы будем бороться до конца, Арсений Иванович! — сказал я вслух, поскольку, в ординаторской никого не было.

А Иван Христофорович?.. Что ж… Он оказался пешкой в руках Сурьмина.

У Сурьмина размах. Деньги отпущены. Добровольцы в палатах. Ни мало ни много — тридцать человек. По десять в каждой палате. Из палат слышится смех, стук костяшек домино. Арсений Иванович окрестил их — «веселые ребята». Сегодня он настроен по-боевому. Вызвал меня к себе. Пригласил сесть, а сам стал бегать взад и вперед по комнате:

— Понимаешь, Ишка, мы сегодня не ученые, не врачи даже… Просто люди… Надо помешать Сурьмину… Грамотно помешать… Жалко ребят… К тому же в числе добровольцев есть еще… Это вообще ни в какие ворота не лезет… — Он не уточнил кто. Я не настаивал.

— Но им все сказали, Арсений Иванович… Сделают укол и триста острых рентген на грудину… Они знают, что есть риск. На то и добровольцы. Деньги опять же…

И тут я вдруг зримо представил, как после инъекции доброволец ступит на подставку, щелкнет контактор, Низов выставит кобальтовую пушку на уровне плоской губчатой кости грудины, основного генератора крови в организме, и пучок жестких гамма-лучей…

— Риск в кубе!.. — Арсений Иванович остановился против меня. — Ждать некогда… Сколько стоит жизнь? Ты знаешь? Не триста и не пятьсот ведь рублей… Надо действовать… Сегодня же езжай в Ленинград и проси ребятишек поторопиться. Нужны доказательства. Понимаешь, срезы сосудов на капиллярном уровне после введения вещества протектора. Должен быть инфаркт, понимаешь?.. Массовый… Но нужны фотографии, лучше — цветной фильм… Ты понял меня?..

— Сурьмин говорит, там пьянь всякая…

— Что значит пьянь?! — Арсений Иванович удивленно посмотрел на меня. — Что значит пьянь?! Ты понял меня?..

— Да…

— Ну вот! Езжай… И не забудь — в числе добровольцев… — Он пытливо посмотрел на меня. Я не стал спрашивать — кто.

Через день я вернулся. Ленинградцы обещали результат через неделю. Арсений Иванович тоже зря времени не терял. Он успел обработать медперсонал отделения. Опыт назначен на среду. Результат из Ленинграда будет в пятницу…

В среду в нашем отделении не нашлось ни одного работника, кто бы согласился ввести вещество протектора подопытным. В четверг стало известно, что врач-гематолог. Стрешнева Галина Ивановна сама пошла к Сурьмину и предложила свои услуги. Все внимание отделения сфокусировалось на ней.

СТРЕШНЕВА ГАЛИНА ИВАНОВНА. Возраст — сорок лет. Замужем не была. Необщительна. Друзей не имеет (известных нам). Вид болезненный. Общественную работу не ведет. Нарушений трудовой дисциплины не было. Независима. Перед начальством не лебезит. Рассеянна. Охотно дает взаймы и никогда не спрашивает долг. В неприязни к кому-либо, если это имеет место, стойка до фанатизма. Как работник пунктуальна, по талантами не блещет…