Григорий Медведев - Дьявол Цивилизации

Я решил без ведома Арсения Ивановича поговорить со Стрешневой и убедить ее не делать инъекции подопытным. Если это удастся, в отделении не останется никого, кто бы согласился поддержать Сурьмина, а сам он наверняка не решится подменить медсестру или рядового врача. Тем более что он и его друг Низов — биохимики. Мы выиграем время, и ленинградцы успеют.

Я вдруг подумал: как бы огорчился Сергей, если бы узнал, что его смерть может повлечь за собою новые. Эта мысль неожиданно потекла в другом направлении: смерть человека настолько противоестественна и нелепа, что скрытый от нашего понимания дисбаланс, вызванный ею, неизбежно ведет к новым нарушениям. Вывод показался мне слишком суеверным, и я отмахнулся от него. Жизнь требовала возвращения к реальности…

Я хотел было пригласить Галину Ивановну в ординаторскую, когда никого не будет, но подумал и решил, что тут разговора не получится. Вечером, выкроив часок, я прошел прямо из института к ней домой, благо, она жила на этой же улице в десяти минутах ходьбы от работы в фундаментальном довоенном доме. В сталинские времена любили солидность.

Двери в подъезде и входные в квартиры — дубовые, почерневшие под старым, местами отслоившимся лаком.

Я долго давил на кнопку звонка, но ответа не последовало. Я ждал с минуту, никто не подходил. Я снова надавил на кнопку и не отпускал до тех пор, пока за толстой дубовой дверью, надежно гасящей шумы, не послышался еле уловимый шорох.

Раздался двойной чвак замка, и дверь приоткрылась, жестко дернувшись на цепочке. Я увидел в щель Галину Ивановну — в махровом черно-желтом халате, волосы мокрые, лицо распаренное. Видимо, она принимала ванну и поэтому долго не открывала.

Стрешнева поначалу молча и как-то отчужденно всматривалась в меня, потом лицо ее скривила гримаса удивления, она ахнула и стала лихорадочно дергать цепочку, пытаясь снять ее с замка.

Наконец дверь отворилась, тяжело и чинно проскрипев на петлях и увесисто толкнув меня в плечо.

— Ой, что это я! Входите, Игорь Васильевич! Вот не ждала так не ждала!..

Теперь лицо ее, еще более покрасневшее, имело смущенно-шкодливое выражение, глаза затравленно поглядывали на меня.

Видно было, она о чем-то лихорадочно думала, соображая, очевидно, к чему мой приход, взгляд ее постепенно твердел, и она вдруг сухо бросила:

— Пройдите в комнату… Я сейчас, только приведу себя в порядок…

И вдруг я услышал очень тоненький голосок. Я осмотрелся. Никого, кроме меня и Галины Ивановны, в прихожей не было.

Рот Стрешневой, толстогубый и большой, был сомкнут. Но мотив явно слышался, и совсем рядом. Был очень знакомый. Я вспомнил, что это песенка львенка и черепахи из популярного мультфильма.

«Я на солнышке лежу, я на солнышко гляжу… Я лежу, я лежу — и на солнышко гляжу-у…»

«Ну гляди, гляди, — подумал я, поняв, что. Галина Ивановна, сама того не замечая, издает мотивчик носоглоткой при плотно сомкнутых губах и тем самым выдает свою нервозность. — Лежи, лежи, — повторил я про себя, — может, еще что-нибудь придумаешь…»

Она удалилась на кухню, а я прошел в большую комнату с очень высоким потолком. На полу старый, местами протертый красный ковер, в углу круглый стол, крытый коричневой ковровой скатертью с бахромой, в углу старый черный рояль с поблекшей лакировкой, красный диван, напротив — застекленный шкаф с томами «Библиотеки всемирной литературы»…

«Любит теплые тона…» — подумал я и еще раз осмотрелся — хрусталя и дорогой посуды видно не было. Это мне почему-то понравилось.

На столе лежал томик «Античной драмы» из той же серии БВЛ с голубой закладкой посредине.

На широком окне — толстая бордовая штора, наполовину отодвинутая.

В комнате пахло затхлостью. И в целом она казалась неопрятной. Рояль был старинный, золотой знак фирмы полустерся.

Мне почему-то не хотелось садиться, и я стоял как истукан.

Стрешнева вошла бесшумно, в голубой кофточке и черной юбке в обтяжку. Успела просушить феном редкие каштановые волосы, и они красиво пушились в модной укладке. Круглое лицо, высокий широкий лоб, отрешенные серые, нет, пожалуй, голубые глаза… И снова — тонюсенький, почти мышиный, нутряной голосок, выводящий знакомый мотивчик…

— Я по делу, Галина Ивановна, — сказал я сухо.

— Да, я вас слушаю, Игорь Васильевич. — Она нервно поджала свои полные губы. Глаза ее не смотрели на меня. — Присядем.

Мы сели за стол. Она поспешно схватила и прижала к груди томик «Античной драмы».

— Я прошу вас, Галина Ивановна, откажитесь от участия в эксперименте.

Глаза ее просветлели и широко раскрылись. Она, не мигая, смотрела на меня.

— Почему я должна отказаться? — Она вспыхнула.

— Подопытные могут погибнуть… Поймите, протектор вызовет глубокую гипоксию клетки… Вы же гематолог… Не мне вас учить…

И тут я снова услышал тоненький, почти мышиный, голосок, выводивший знакомый мотивчик. «Я на солнышке лежу… Я на солнышко гляжу…»

В этот момент мне показалось, что она отключилась и ушла в себя. В глазах — отрешенность.

— Я прошу вас! — повторил я громко, пытаясь вернуть ее к реальности.

Стрешнева густо покраснела. Глаза гневно вспыхнули.

— Но ведь опыты с добровольцами, — сказала она с какими-то затуханиями в голосе. Видно, волнение перехватывало ей дыхание. — Здесь нет ничего безнравственного…

«Ага, понимает», — обрадовался я.

И тут Стрешнева словно воспрянула от своих же слов, суетливо повернулась вместе со стулом боком к столу и закинула ногу за ногу. Правая нога оголилась выше колена. Кожа шелковистая, слегка загорелая. Ноги красивые…

Она как-то игриво закачала из стороны в сторону головой и дурашливо спросила:

— У вас нет закурить, Игорь Васильевич?

— Не курю.

— Мужчина и не курит, — сказала осуждающе, быстро покинула комнату и вскоре вернулась, дымя сигаретой.

— Я твердо решила помочь Сурьмину, сказала она окрепшим, уверенным голосом. Ваша с Арсением Ивановичем позиция мне непонятна. Надо же, в конце концов, найти защиту от радиационного воздействия… Мне кажется, настойчивость нашего директора достойна уважения. И вообще, я люблю твердых в своих убеждениях, мужчин. А то… Одни хлюпики вокруг, даже противно смотреть.

— Стало быть, Сурьмин герой? — спросил я с подковыром.

— Да! — с нажимом и столь же ехидно ответила Галина Ивановна.

Теперь она смотрела на меня с ехидной ухмылочкой, то и дело кривила полные губы.

— Я непоколебима, Игорь Васильевич. — И задушевным голосом добавила: — Выпить не хотите, коллега? Я сейчас мигом соберу на стол. — Она снова закинула ногу за ногу.

Я вдруг представил возможность близости с этой женщиной, и меня внутренне покоробило.