Григорий Медведев - Дьявол Цивилизации

В течение следующего часа осмотрел остальных. Шесть человек — ярко выраженные алкоголики… Остальные, при беглом, конечно, осмотре с его ограниченными возможностями по диагностированию, с незначительными отклонениями. Практически здоровы. При поступлении в клинику каждый доброволец обследовался лабораторно. Сурьмин прикрылся…

Я уже направился к Арсению Ивановичу, но медсестра Марина остановила меня:

— Игорь Васильевич! — Она была смущена. — Еще одна палата…

Я посмотрел на нее удивленно. Марина молча взяла меня за руку и повела вдоль коридора.

«Ах да… — вспомнил я. — Арсений Иванович говорил, кажется, еще о ком-то…»

— Вот здесь, — сказала Марина. — Еще один доброволец…

Я вошел в палату, и у меня потемнело в глазах.

В палате была Таня. Она сидела на койке в своем красно-черном халатике, исподлобья смотрела на меня и смущенно улыбалась.

Несколько раз я сильно зажмурился. Но нет… Это была Таня.

— Почему ты здесь? — спросил я строго, не до конца еще осмыслив происходящее.

— Я доброволец, — так же строго ответила она, и карие глаза ее вспыхнули огнем.

В голове у меня лихорадочно летели обрывки мыслей, память ослепляла яркими картинами прошлого, будто только для того, чтобы сейчас они обрели новое значение и смысл.

Все, что было у нас с ней, в считанные секунды пронеслось перед моим мысленным взором.

«Зачем же она это сделала?» — напряженно думал я, одновременно соображая, как бы ее отсюда выпроводить.

— Больная, встаньте! — строго приказал, почти крикнул я. Видимо, лицо у меня в этот миг было страшное. Таня вздрогнула. Резко встала.

— Снимите халат! — сказал я и подошел к ней вплотную.

Она побледнела, глаза потухли, лицо стало чужим. Затем спокойно расстегнула и сняла халат, оставшись в одной голубенькой шелковой комбинации.

— Приопустите это… — показал я на бретельки. — До пояса… — Я действовал уже машинально, не соображая, что творю.

Она замешкалась. Но вдруг что-то произошло в ее душе, глаза снова вспыхнули. Она посмотрела на меня как-то пронзительно-зло, быстро сняла с плеч бретельки, просунула руки, и сорочка соскользнула на пол.

Таня стояла передо мной обнаженная.

Хотя в палате было тепло, но от волнения ее, видно, охватил озноб, и все тело покрылось мурашками.

Случись это в другой обстановке, дома например, я не знаю, что бы произошло…

Но здесь, в палате института биофизики, я стоял и смотрел на нее холодными глазами врача, хотя от меня не ускользнула гармоничная красота ее тела, прекрасная античная грудь с бледно-розовыми сосками, очень нежная линия талии и широких бедер, красивый полный животик, белая стройная шейка…

«Милая Танечка!» — невольно мелькнуло у меня где-то в самой глубине, но я холодно сказал:

— Возьмите руки на пояс.

Она не шелохнулась. Глаза ее все более наполнялись презрением, лицо искажалось еле сдерживаемой гримасой страдания.

И вдруг она показалась мне такой одинокой, беззащитной сироткой… Пронзительная жалость охватила меня…

В следующий миг Таня вдруг словно опомнилась, спохватилась, метнулась в сторону, торопливо скрестила руки на груди и согнулась, пряча свою наготу. Толстая темно-русая коса на обнаженной нежной спине делала Таню какой-то особенно беззащитной и домашней в этом огромном казенном доме. Дрожь пробе жала по моему телу, я сильно зажмурил глаза, пряча внезапно подступившие слезы…

«Господи! Что же происходит?!» — мысленно взмолился я.

— Ты бессердечный! — сказала она шепотом. Я не хочу тебя видеть… Смеешься над бедной девушкой, которая хочет счастья… Ты смеешься надо мной… Я ненавижу…

— Таня, успокойся… — сказал я, стараясь, чтобы голос мой звучал теперь не слишком строго. Но мои слова и более мягкий тон только усилили в ней протест. В глазах у нее выступили слезы. Она уткнулась лицом в скомканный халат. Плечи ее вздрагивали.

— Да, да… Я глупая, глупая… Я думала, ты обратишь на меня внимание хотя бы здесь… Но мама твоя правильно сказала, что ты чурбан… Бессердечный человек… Любовь девушки сегодня ничто… Пустой звук… — Она подняла заплаканное, раскрасневшееся лицо и горячо посмотрела на меня. — Мне стыдно, ты понимаешь, мне очень стыдно… Я просто сгораю от стыда… Но я знаю — хорошие, добрые человеческие слова у таких, как ты, вызывают сегодня только иронию и насмешку…

Она вдруг встала, не стыдясь наготы, надела халат и повязалась кушачком. В голосе ее появилась жесткость.

— Но я решила, Игорь. Так я жить больше не могу. Я не могу бесконечно ждать счастья. Лучше умереть, но хоть с какой-нибудь пользой… Уходи!..

Я слушал ее, смотрел на нее и думал: «Странно… Я не боюсь за нее… Может, потому, что уверен — не допущу… Но мне тоже стыдно, видеть ее… Теперь не жалко, нет… Стыдно…»

— Хорошо. Не делай глупостей. Я думаю, твои услуги не понадобятся, — я повернулся и пошел к двери.

— Игорь! — крикнула она. Голос ее был полон отчаяния.

И только когда я закрыл за собою дверь, душу мою вдруг словно окатило горячей волной. И тут я понял, что теперь, с этого самого мгновения, всеми моими действиями будет руководить одна мысль: «Здесь Таня! Моя Таня! Я в ответе не просто за добровольцев, но и за нее… И вправду, ведь я за нее в ответе… Именно сегодня, именно сейчас…»

И вдруг представил, что бы случилось, если бы меня не было здесь и она бы получила укол и триста острых рентген на грудину… Что бы сталось?!

— Судьба! — сказал я тихо, стоя у двери. — Теперь это ясно…

И почему-то мне стало очень приятно и тепло на сердце, что Таня рядом, за дверью, и что я обязан теперь все время помнить о ней. Это даже неожиданно удивило.

Я прошел в ординаторскую и доложил результаты осмотра Арсению Ивановичу, умолчав о Тане. О ней я позабочусь сам… А он забыл спросить, что меня неприятно кольнуло…

— Что Ленинград? — спросил он.

— Молчат…

— Садись на телефон и, пока не дозвонишься — не отступай… Скажи, от них зависит жизнь людей…

— Говорил. Машинное время… Раньше, чем выдаст аппаратура, результата не будет.

— Все равно — звони! Следи за Стрешневой. В случае чего…

— Что в случае чего?

— А… Ничего, — Арсений Иванович махнул рукой. — Звони…

Целый час крутил вертушку. Наконец дозвонился. Передал все, как просил Арсений Иванович. На том конце провода долго молчали. Потом сказали, — видимо, посоветовались. Привезут материалы к десяти утра самолетом, в пятницу… То есть завтра…

— Что-нибудь вырисовывается? — спросил я.

— Да… Но неважная разрешающая способность аппаратуры… Постараемся…

«Плохо… Поздно… Но что делать?..»

Утром в пятницу в отделении появился Сурьмин в сопровождении Стрешневой. Я домой не уходил. Ночевал в отделении. Стрешнева впервые по-настоящему причесана. Взволнована. Похорошела. Пошла ва-банк… Во имя чего?.. Нашла героя?.. Ха-ха!..