Николай Кузаков - Рябиновая ночь

Максимка натянул повод, погрозил козлу кулаком и поехал к овцам. Там уже был дед.

— Молодец, Максимка, гурана догнал, — похвалил Батомунко. — Свой лук тебе дарю. Учись стрелять. Чтобы осенью у этого гурана на всем скаку рог отстрелил.

Максимка ликовал, хотя виду не показывал. Он давно мечтал о собственном луке. Теперь он у него есть, да еще какой, из рога яка.

За падью над соснами откуда-то появилась тучка с пепельными рваными краями, похожая на каменную глыбу. И вот по этой глыбе как будто кто-то ударил кресалом. Огненная тонкая струя, извиваясь, скользнула к земле. Ядрено громыхнул гром. И вслед за ним от тучки потянулась белесая дождливая полоса, и сосны утонули, как в тумане.

— Дедушка, а почему эти деревья цыриками зовут? — спросил Максимка.

Батомунко сел на землю, вытянул больную ногу и достал трубку. Давно он ждал этого вопроса от внука. И вот дождался. Значит, взрослеет Максимка, уж мало ему одних детских забав.

— Однако было это шибко давно, когда птицы только из яиц вылупились, когда эти сосны только родились, когда волшебники только луну к небу прикрепили, — неторопливым глуховатым голосом заговорил Батомунко. — Вот в то-то далекое время и жил Бабажи. В этой пади его стоянка была. Когда Бабажи умер, все его вещи камнями стали. Самый большой камень — котел, в нем он пищу готовил. А вон люлька, — показал Батомунко на квадратный камень, — в ней он рос. А рядом голова верблюда лежит.

Говорят, страсть какой большой Бабажи был. На одном камне след его остался. Двумя ногами станешь, еще место есть. Такой он был. Когда спать ложился, на одну сопку голову клал, на другую ноги. Еще след его коня сохранился. Больше тарелки будет.

Бабажи-батор такой стрелок был, услышит за версту стук копыт марала, пустит стрелу не глядя, в сердце зверя попадет. У самой быстрой птицы любое перо из крыла на лету выбьет. Весь род кормил он мясом. Хорошо люди жили, в песнях славили своего батора.

Никто ворона не зовет, он сам прилетает. Из южных степей пришел хан с большим войском, остановился на правом берегу Онона. Бабажи-батор поднялся на гору, смотрит, шибко много врагов, не одолеть их, мало у него воинов, но виду не показал.

— Как здоровье хана? — приветствовал врагов с горы Бабажи-батор. — Хорошо ли дошли до быстрого Онона? Здоровы ли люди и скот разный? С добром ли пришли в наши вольные края?

На том берегу Онона на утес выехал хан и отвечал:

— Здоровье мое хорошее и жить мне еще много лет. А пришли мы с войной, забрать все твои богатства, а людей твоих угнать в рабство. Готов ли воевать?

— Ты, хан, вначале трубку мою раскури, потом я тебе отвечу.

Бабажи-батор привязал трубку к стреле и пустил стрелу к хану. Она угодила коню в лоб. Убила его.

Раскурил хан трубку, пустил ее со стрелой обратно. Долетела стрела до середины Онона и упала в волны.

А Бабажи-батор и говорит:

— А теперь, хан, посмотри на мое войско.

А дело уже к вечеру было. Смотрит хан, в степи костров, как звезд на небе в глухую ночь. Возле них воинов, как птиц при перелете, видимо-невидимо. Испугался хан и поскорей увел свое войско подальше от Онона.

А это были не воины, а молодые сосны, возле них горели костры. Между деревьями всадники скакали. Вот так обманул хана Бабажи-батор.

С тех пор эти сосны и стали звать цырики-воины.

— Деда, а мне можно сейчас пострелять из лука?

— Пошто нельзя? Твой лук, что хочешь, то и делай с ним.

Максимка вскочил на коня и помчался на стоянку. Ветер свистел в ушах, трепал его кудрявые волосы.

Любила Анна встречать солнце в степи. Вот и сегодня она шла краем поля. Небо на востоке разгорелось рябиновым костром. Прохлада, настоянная на нежном запахе цветов, осторожно касалась щек Анны, бодрила.

Густо зеленели поля. Особенно те, что были обработаны плоскорезами. Всходы покрыли стерню и были ровные и чистые. Посмотреть на них приезжали изо всех звеньев. Ходили по пашне и удивлялись, почему здесь овсы так дружно пошли в рост, а у них в звеньях еще и не везде всходят.

Анна торжествовала. И не за себя она радовалась, за Алексея.

В утреннюю тишину ворвался сильный отрывистый крик гуся, в протоке Онона ему многоголосо отозвались журавли, от Талого озера донесся серебряный перезвон лебединой песни. Анна подняла голову. В небе, выстраиваясь в косяки, набирали высоту табуны гусей. Сегодня они улетали на Север, в тундру, к своим гнездовьям. Журавли и лебеди точно напутствовали их в дальнюю дорогу.

— Доброго вам пути, — помахала Анна. — Осенью ждать будем.

После завтрака Ананий готовился боронить поле. Анна ему помогла. Прицепили к трактору бороны.

— А не повредим всходы? — беспокоился Ананий.

— Алексей Петрович говорил, что нет. Не проборонить, лебеда задавит все. Да и пырей уже пустил белые нити.

Ананий поехал по краю поля. Анна взглянула ему вслед и обмерла: где прошли бороны, поле почернело, Ананий оглянулся, его нога неловко нажала на тормоз, трактор будто на что-то наткнулся и встал. Ананий выскочил из кабины.

— Анна, хоть стреляй, а дальше не поеду.

— Да мне и самой жутко. Только что делать-то будем?

— Ты что хочешь делай, а я поеду поднимать пары.

— Погоди ты, надо поговорить с Алексеем Петровичем. — Анна вызвала по рации Алексея.

— Что случилось? — донесся его голос.

— Парни отказываются боронить по всходам.

— А ты?

— Я тоже боюсь. А вдруг все погубим?

— Я же говорил вам, пока не забороните поле, не оглядывайтесь назад.

— Не завязывать же глаза трактористам. Я даже боюсь смотреть на то место, где прошли бороны.

— Я сейчас приеду.

Через час приехал Алексей, прошел на поле, где боронили, в нескольких местах разрыл землю. Анна с Ананием выжидательно следили за ним. Алексей стряхнул землю с рук, повернулся к ним:

— Значит, отказываемся боронить?

— Я не хочу, чтобы на меня люди смотрели как на варвара, — ответил Ананий. — Да и с прокурором встречаться желания нет.

— Ну, а ты, Анна?

Анна опустила глаза.

— Может, обойдемся без боронования?

— Хорошо, — решительно проговорил Алексей. — Вы занимайтесь своим делом, а боронить буду я сам.

Алексей завел трактор и поехал. Следом за ним по густой бархатной зелени потянулась черная полоса.

В полдень в отряд приехала Нина Васильевна. Алексей сошел с трактора, достал папиросу.

— Нина Васильевна, бороню и думаю, не податься ли мне в трактористы? Днем в поле, а вечером с удочкой на Ононе?

— Я со времен войны каждый год мечтаю председательскую ношу переложить на чьи-нибудь плечи.

— Вам это сделать нельзя.

— Вот тебе раз. Это почему?

— Таких председателей не часто земля родит.

— Ты льстец, Алеша. Давно ли сам ругал и за землю, и что в юрте долго засиделись.