Николай Кузаков - Рябиновая ночь

— Боренька? — увидела она сына.

— Здравствуй, мама.

Евдокия Тихоновна поставила ведро.

— Здравствуй, сынок.

Евдокия Тихоновна прижалась к груди сына. Возле него она казалась совсем маленькой, и трудно было поверить, что этот огромный детина — ее сын.

— Привет тебе от наших. Вот гостинцев прислали.

Евдокия Тихоновна отступила на шаг, посмотрела на сына снизу вверх.

— Что же ты Димку не привез?

— Потеплей будет, тогда.

— Марина здоровая?

— Здорова.

— А ты еще больше поседел, Боренька. Видно, не балует тебя жизнь.

— А тебя она баловала?

— Обо мне стоит ли толковать? Видно, не в добрый час уродилась: все войны да войны. Ты с дороги-то отдохни. Я быстро молоко процежу да на стол собирать буду.

Евдокия Тихоновна бойко подхватила ведро и скрылась на кухне. Борис прошел за ней.

— Мама, дай я тебе что-нибудь помогу.

— Ставь самовар.

— У вас же газовая плита. Или не работает?

— Работает, только вот в самоваре-то чай вкусней.

Борис налил воды в самовар, стал колоть лучинки для растопки.

— Олег-то где? Дома бывает?

— Бывает. Укочевал с отарой к Белому камню, в Крутой пади стоит.

— Невесту-то не подыскал еще?

— А кто его знает? Люди говорят, с Диной Степана Кирюшкина дружит. Я его пытала, да разве скажет.

— А отец где?

— В поле. Аннушке Огневой помогает. Отговаривала, так его разве удержишь. Бегает старый, ног под собой не чует. В комсомол приняли. Чистый грех.

— В какой комсомол? — удивился Борис. — Отец больше тридцати лет в партии. Ты, мама, что-то путаешь.

— Да с вами запутаешься, — махнула рукой Евдокия Тихоновна. — Почетным комсомольцем его избрали.

— А-а, это другое дело.

— Бант красный выдали. Идет на собрание, как боевой орден прикалывает.

— Да это же мама, здорово.

— А я ничего. Любо мне, когда народ нас почитает. Только о здоровье Маруфа пекусь. Годы-то уже не молодые за комсомольцами гнаться.

— Ничего. В деле-то оно лучше.

— Оно так. А тут с Ниной Васильевной и парторгом Аюшей Базароновичем разругался.

— Что это они не поделили?

— Весну-то в отряде работал. Ему деньги начислили. Так отец такой шум поднял, не приведи господь. Говорит, у меня зарплата есть. Это он про пенсию. Какого ляда мне еще надо? Если колхозу деньги девать некуда, так отдайте их детишкам в детсад.

— И отказался?

— Знамо дело, отказался. Оно, если по уму рассудить, на што нам эти деньги. У старика пенсия есть, у меня пенсия есть. Обуты, одеты, слава богу, гостей есть чем принять. А в колхозе не с неба деньги падают, каждая копейка нужна. Задумали ферму механизировать. Хоть доярки вздохнут немного, а то ведь под старость-то лет без рук остаются.

Борис с нежностью смотрел на мать.

— А как в комсомольско-молодежной бригаде дела?

— Тоже хорошо. Олег приезжал, сказывал: план перевыполнили. Только вот с кормами сейчас худо, вышли все. Алексей Петрович на каждой стоянке культурное пастбище делает. Навоз возят на поля. Теперь с хлебом будем.

— Это почему? — заинтересовался Борис.

— Да на назьме-то и мякина колос дает. А то совсем запустили поля. Весной все про какую-то высокую агротехнику говорят, а подойдет осень, убирать нечего. Слава богу, хоть Алексей Петрович не знает про эту злосчастную высокую агротехнику, а то бы тоже про назем не вспомнил.

Борис смеялся от души.

— А ты что смеешься? Сам как-то по радио выступал, о том же говорил.

— Ну спасибо, мама. Выдала ты нам…

Вскоре появились Арсалан с Алексеем.

— Я тебе что говорил, — раздеваясь, наседал Арсалан на Алексея. — Да разве степного коня в конюшне удержишь?

— Сдаюсь, Арсалан, сдаюсь… — поднял руки Алексей.

Борис чуточку с завистью смотрел на друзей. Оба в сапогах, телогрейках, пропитанных пылью, лица загорелые, исхлестанные ветрами. А энергия так и бьет.

— Проходите, — пожимая руки друзей, пригласил Борис. — Выкладывайте, как вы тут живете.

Арсалан прошел в комнату, достал папиросу.

— Однако какая, к черту, жизнь, Борис, — Арсалан покосился на Алексея. — Жили как все добрые люди, а злой бурхан послал на нашу голову Лешку.

— Но-но, — усмехнулся Алексей.

— Что но-но? Да я после Восьмого марта даже пустую рюмку в руках не держал. И это скажи, Борис, жизнь?

— Этот пробел в твоей жизни мы сегодня же восполним.

— А я уж думал не доживу до такого светлого дня.

— Поплакался? — спросил Алексей. — А теперь марш на кухню помогать Евдокии Тихоновне.

— Что-о-о? — протянул Арсалан. — Я, Арсалан, сын Батомунко Найданова, и — на кухню? Ты, Лешка, соображаешь, что говоришь? Да раньше уважающий себя бурят считал великим позором принести воды из ручья. А вынеси мусор он из юрты, его за человека никто считать не будет. А ты меня на кухню в стряпки посылаешь. Да я лучше умру, а такой позор на свою голову не приму.

— Борис, посмотри, и мне с таким баем приходится работать. Ну, а ты надолго к нам?

— Был в верховьях Онона. Сейчас еду в «Пограничник». Что-то там с севом затянули. С окотом не ладится. Надо разобраться. Решил твою безотвальную обработку посмотреть.

— Падеж овец по области большой?

— Есть падеж. И ничем остановить нельзя: бескормица.

— Сев как идет?

— Тоже мало радости. Ветровая эрозия все больше отнимает у нас земель. Половина полей будет засеяна рядовыми семенами. Не могу понять, почему мы так к земле относимся? Несколько лет бьюсь за то, чтобы каждый колхоз имел свои семеноводческие участки. Все со мной соглашаются, но и ничего не делают.

— У нас в Забайкалье землю овцы съели, — сказал Алексей.

— Это что-то новое, — насторожился Борис.

— Ты посмотри доходы колхозов. Восемьдесят — девяносто процентов доходов они получают от овцеводства.

— Ну и что?

— А вот что. Ты председатель. Овцеводство тебе приносит чистой прибыли около миллиона, рублей. А зерновое хозяйство кое-как покрывает затраты на покупку техники и обработку земли. Так чем ты будешь заниматься: овцеводством или земледелием? Вот здесь, в экономике, и зарыты все проблемы.

— И что же получается? Для того чтобы люди занимались земледелием, нужно уничтожить овец?

— Зачем уничтожать овец. Надо приемную цену шерсти поставить в зависимость от урожая зерновых. Давай возьмем среднюю урожайность десять центнеров с гектара. Вырастил такой урожай, получай за килограмм тонкой мериносовой шерсти четырнадцать рублей двадцать копеек. Вырастил урожай по семь центнеров с гектара, получи по пять рублей за килограмм шерсти. Вот тогда каждый бы председатель думал о земле. В противном случае колхозники его бы немедленно прогнали. А то дело до смешного доходит. Рядом два колхоза. Один получает по двадцать центнеров зерна с гектара, а другие — по пять. Тех, которые получили по пять, мы еще жалеем, выделяем корма из государственных фондов. А их надо наказывать за безделье, за то, что они обманывают народ, государство.