Николай Кузаков - Рябиновая ночь

— С себя вины за землю не снимаю и за спину председателя не думаю прятаться. Ну, а если мы действительно в юрте застряли, то давайте вылезать из нее. Все в наших руках. А плечи ваши надо немного разгрузить.

— Как ты мыслишь сделать?

— Переходить надо на цеховое управление. Создать цех механизации и электрификации, зерноводческий и животноводческий. Начальникам цехов надо передать денежные средства. И пусть они побольше думают о деле. Я был в колхозе «Заря» Агинского округа. У них создана цеховая структура управления. Мне кажется, это то, что требует время.

— Об этом уже говорил комиссар. Закончим сев, заберу бухгалтера, плановика и поеду учиться управлять. А тебя, говоришь, в трактористы потянуло?

— Всходы присыпало землей, люди испугались.

— Меня нашел диспетчер и говорит: «Отрогов семенное поле уничтожает».

— А он откуда узнал?

— Кто-то уже сообщил. Много растений бороны погубят?

— Нет. С расчетом на боронование я и посев произвел.

— А на поле действительно страшно смотреть.

— Не зря люди разбежались. Но дня через три я их соберу здесь. Приглашу и звеньевых.

Алексей закончил работу в сумерках. Проходя мимо красного уголка, услышал смех. Зашел. На стене висела «молния». На ней был нарисован трактор. От него убегали чубастый мужчина и беловолосая женщина. Их хватали сорняки, опутывали по ногам и по рукам. Под рисунком стояла подпись: «Не трогайте нас, мы по агрономии сдали экзамен».

Все смотрели на Алексея, что он скажет.

— По-моему, у Анания одна нога длинней получилась, как бы он теперь хромать не стал.

— Что нога, мы боимся, как бы он медвежьей болезнью не заболел.

— Ребята, вы только в правлении колхоза не вывешивайте «молнию», — попросила Анна.

После ужина Алексей с Анной вышли из столовой. Смеркалось. Над Ононом жидкими полосками струился туман. С хребта доносился отрывистый крик гурана.

Анна чувствовала себя виноватой перед Алексеем.

— Алеша, я же говорила, не надо было меня назначать начальником отряда.

— Это почему?

— Видишь, какая я размазня.

— Ерунда все. Я сейчас поеду в село, а сам сверну к Черемошнику. Там на Малом лужке буду ждать тебя.

— Может, не надо, Алеша. За нами сто глаз следят.

— И все равно не уследят. Я буду ждать.

— Ладно.

…Катя убирала кабинет Алексея. С полки на нее смотрели книжки. Она остановилась у стола, на котором лежала толстая раскрытая тетрадь. На странице мелким убористым почерком было написано: «Кто сказал, что земля не умеет чувствовать, что она безгласная? Неправда. Земля так же ранима, как и человеческая душа. Я часто слышу стон, когда проезжаю мимо Мертвого поля. И мне становится не по себе…»

— Про землю ты даже ночами помнишь. А о моей душе забыл, — горько вздохнула Катя.

И тут она скорей почувствовала, чем услышала, что кто-то пришел. Обернулась. В дверях стояла Бугоркова.

— Ты все одна да одна, сердешная? — елейным голосом проговорила Ефросинья.

— Вы же знаете, Алеша — агроном. А сейчас сев.

— А я в магазин пошла да думаю, дай заверну к тебе. Иринка-то где?

— Спит уже. Что-то прихворнула.

Ефросинья заговорщически оглянулась на дверь к только потом протянула руку Кате. На ее ладони лежало Что-то завернутое в тряпицу.

— Что это? — подняла удивленный взгляд Катя.

Ефросинья опять оглянулась на дверь.

— Тебе принесла… Громовая стрела…

Ефросинья осторожно развернула тряпицу. Катя увидела громовую стрелу. Она походила на наконечник стрелы, была из темного камня с белыми прожилками. Ефросинья показала громовую стрелу и завернула.

— От бабушки она мне досталась. Падают они на землю во время грома. Кто такую стрелу найдет, того уж счастье не обойдет.

«А много ли у тебя самой счастья-то?» — подумала Катя.

— Громовая стрела от всех бед помогает, — продолжала Ефросинья. — Она охраняет от пожара, от грома и молнии людей спасает. Когда лихоманка прильнет, привяжи к шее ее и пройди через воду пятками вперед. И болезнь как рукой снимет. Или какой нарыв, только обчерти это место. Или заболело вымя у коровы, натри стрелой, и все пройдет.

— Так мы же корову не держим.

— Чистый ребенок. И что бы ты без меня делала? В сердешных делах это первейшее средство. Ты баба справная. Как мужику не любить такую сахарную. Не иначе кто-то с дурным глазом на свадьбе был, нелюбку на вас напустил. Так ты перед сном, когда молодой месяц всходить будет, громовую стрелу приложи к левому соску и ложись спать. Потом на заре встань, обмой стрелу, сама испей этой воды и Алексея Петровича напой. И будет он за тобой ходить, как телок, глаз больше ни на кого не поднимет.

Ефросинья сунула Кате завернутую в тряпицу громовую стрелу.

— Только, сердешная, никому не показывай и не говори о ней. Иначе вся сила ее пропадет.

Ефросинья так же неслышно, как пришла, исчезла. Катя стояла и с грустью смотрела на громовую стрелу.

Каторжины жили в конце деревни у речки Урюмки, по соседству с Ниной Васильевной. Поселился здесь еще прадед Бориса. Его настоящей фамилии никто не помнит, а звали Данилой. Родом он был из Смоленска. В Забайкалье его пригнали в кандалах еще молодым. Говорят, барин обидел его сестру. Данилка был кучером. Как-то ночью вытряхнул он барина из саней в лесу на съедение волкам. Да только барин уцелел, подобрала его почтовая тройка.

Каторгу Данила отбывал на Каре, в низовьях реки Шилки. Полюбила его молодая бурятка, дочь охотника, помогла бежать. Несколько лет они скитались по тайге, в Агинских степях, а потом поселились на берегу Урюмки. И звали все Данилку каторжным, а для потомков это прозвище стало фамилией.

Борис подъехал к дому.

— Борис Маруфович, а что, если я в Ключевскую к другу съезжу? — попросил шофер. — Тайменя надо заловить.

— Поезжай. Только к восьми утра будь здесь.

— Ясное дело. Как штык.

Шофер уехал. Борис вошел в ограду. К нему с лаем бросился Отважный. Прыгнул на грудь, лизнул в щеку, потом крутнулся возле ног.

— Ну что, дружище, не забыл, — потрепал по шее Отважного Борис. — Вот осень придет, махнем в тайгу. Это я тебе точно обещаю.

Под навесом, возле амбара, стояли удочки. Борис взял одну, осмотрел: крючок и грузило были на месте. На полочке стояла железная банка из-под червей, тут же была коробка с крючками и блеснами. И Борис невольно бросил взгляд на баню, которая темнела за огородами у кустов. Там возле нее по зарослям к Черному омуту убегала тропа. Сколько зорь провел Борис с мальчишками на речке.

— Надо соблазнить Алешу с Арсаланом.

Борис прошел в дом. Дома никого. Заглянул в свою комнату: аккуратно заправлена кровать, на столе стопка книг. На окне цвела герань. В углу стоял спиннинг, видимо, отец приготовил.

Хлопнула дверь. В дом вошла Евдокия Тихоновна, маленькая бодрая старушка.