Николай Кузаков - Рябиновая ночь

— Спасибо, Нина Васильевна. Как там хлеба?

— В твоем отряде любо-дорого посмотреть.

— Овес как?

— И овсы добрые. Поле ровное. Глаз не оторвешь. Молодец Алеша. Он и Мертвое поле заарканил. Сто пятьдесят гектаров удобрил и посеял зеленку. Выйдешь, посмотришь, какие там всходы. — Нина Васильевна на секунду задумалась. — Игнат Романович меня сегодня встретил и говорит, — мы брыкались, а Петрович-то вышиб нас всех из седла. Что скажешь, голова. Это он в мой огород камешки бросает.

— Вы-то здесь при чем?

— Я, матушка, пока еще председатель колхоза. Знаю, и ты осуждаешь, что не дала полной воли Алеше.

— Алексей Петрович сам говорит, что невозможно в один год все звенья перевести на безотвальную обработку почвы.

— Защищаешь… И на том спасибо. Прошлой-то весной мы с тобой не на печке лежали. Могли кое о чем и сами подумать.

— Так на то Алексей Петрович и агроном.

— Это я так, к слову. — Нина Васильевна пристально посмотрела на Анну. — Ты-то как думаешь дальше жить.

— В каком смысле? — насторожилась Анна. — Алеша-то навещает тебя?

— Иногда приходит.

— Я давно собиралась поговорить с тобой, да все случая не было. Не вышло у вас песни с Ваней. Горько мне, да что поделаешь. Сердца тебе не заменишь. И тут я вам не судья. С Алешей-то что у вас?

Анна почувствовала, как загорелись щеки.

— Накликаешь ты, матушка, беду и на себя и на Алешу, — покачала головой Нина Васильевна. — Знаю, тяжело одной. Я сама с молодых лет без мужа. Думаешь, сладко было? — Нина Васильевна вздохнула. — Любит меня один человек. Скажи я ему хоть слово, давно бы рядом был. Да и я не чурка с глазами. Другой раз встречу его, сердце зайдется, голова вкруг идет. Дома выплачусь в подушку, на том и дело кончится. Видно, уж такая наша вдовья доля.

— А я-то думала, земное к вам не пристает.

Нина Васильевна горестно усмехнулась.

— Все так думают. А я что ни на есть баба. Прожила жизнь, а любовь-то так и не распознала. Другой раз так хочется полежать на мужской руке… Придет иногда ко мне какая-нибудь бабонька на мужа жаловаться. Я слушаю ее, а сама думаю: «Мне бы твоего мужа, наверное, все бы стерпела».

Анна слушала и не верила. Нина Васильевна — такая строгая, а порой суровая и вдруг так же, как все, любит и мучается.

— Так кто же вам мешал любить, выйти замуж?

— Все, Аннушка, не так просто, как кажется. Когда Ваня еще подростком был, решила с ним посоветоваться.

— И он?

— Пригрозил уйти из дома.

— А когда женился?

— Тогда уж годы ушли. Да и как-то неловко: сын женится, мать замуж выходит. Так вот и пробрела жизнь-то сторонкой…

— Я и не знала, что Иван Иванович такой.

— Дети во все века по отношению к родителям эгоисты.

— И вы никому ни слова…

— В этом деле слова — худые помощники. Так что у вас с Алешей-то?

— Люблю я его, — немного помолчав, ответила Анна.

— Какая это любовь, если другим от нее слезно, если сирот она делает. Как потом жить будешь, когда душу испачкаешь? Такая жизнь радости не принесет.

— Так что мне делать?

— А я откуда знаю? Только я тебе Алешу чернить не позволю. Ты это, матушка, заруби на носу. Ему еще шагать да шагать…

— Да разве я хочу ему зла?

— Сама посуди, бросит он семью, думаешь, ему за это спасибо скажут?..

— Да не казните вы меня, без вас тошно, — со слезами на глазах взмолилась Анна.

— Ты не сердись, Аннушка, — Нина Васильевна поднялась со стула. — Дом-то у нас один. Вот обо всем и приходится думать. Выздоравливай да за работу берись. На людях то оно легче и в беде и в радости.

Нина Васильевна ушла, а Анна уткнулась в подушку и долго плакала. Анна понимала, что так жить нельзя, а по-другому она не умела.

Так в эту ночь и не сомкнула глаз Анна. А утром посмотрела на Чебурашку:

— Вот и нет у нас с тобой больше Алеши. Верно люди говорят: свой костер греет, а чужой обжигает.

Вскоре пришла Дарима, как всегда оживленная, непоседливая. Возбужденно горели ее агатовые глаза.

— Аннушка, ты тут лежишь и ничего не знаешь. — Дарима подсела к кровати.

— Что у тебя опять стряслось?

— Гантимурчик меня пугает. Осатанела, говорит, мне холостяцкая жизнь. Украду я тебя нынче летом. А он такой, украдет и глазом не моргнет.

Из палисадника доносилась шумная перебранка воробьев. Дарима легко подошла к окну и снова вернулась к кровати. Анна со скрытой улыбкой следила за ней.

— Мне страшно, Аннушка, — продолжала Дарима. — Как же я с чужим-то мужчиной в одном доме жить буду?

— Вот тебе и раз. Так Гантимурчик же твой будет.

— Все равно страшно.

— Эх, Ласточка, и попляшу же я на твоей свадьбе.

Через неделю Анна вышла из больницы. Она постояла на берегу Онона и неторопливо пошла к селу. Припекало солнце. Над заречными хребтами в пепельном выгоревшем небе кружили орлы. В горячем воздухе мельтешили разноцветные бабочки. По берегам обмелевшего Онона бегали кулики. На серых валунах белели отдыхающие чайки. Резкий запах богородской травы и полыни щекотал в носу.

Анну радовало все: и пестрая бабочка на придорожном цветке, и понурые кусты у воды, и далекий гул трактора, и беспокойное щебетание птиц. Она и не подозревала, что ей так дорога здесь каждая мелочь. Видимо, уж так устроен человек: когда он здоровый, сильный, когда ему принадлежит весь мир, то он не замечает всей земной красоты, а может быть, просто привыкает к ней, как мы привыкаем к нашим близким. И только тогда, когда человек теряет все, хотя бы на время, он по-настоящему начинает ценить этот хлопотный, порой утомительный, но удивительно прекрасный земной мир.

И Анна была счастлива, что вновь идет по родной земле, что сейчас может сбежать к Онону и упасть в прохладные волны или сесть под кустом черемухи на мягкую траву и слушать, как шепчутся листья, или подняться на сопку и смотреть, как летят к ней на синих крыльях курчавые облака. Из-под ног шумно взлетел полевой барашек. Анна проводила птицу взглядом и пошла дальше.

В селе на улицах ни души. В некоторых домах ставни закрыты. Разморенные зноем лениво перекликаются петухи. По угору в густой траве пасутся индюки. В Ононе на мели шумно плескались прокопченные ребятишки. В заречье под кустом старик сидел с удочкой. С низовья по стремнине, высоко подняв нос, быстро мчалась моторная лодка.

Недалеко от бытового комбината Анна встретилась с Мартой. Лицо у нее загорело, а от этого веснушки были ярче и казались крупнее. Марта скользнула по Анне безразличным взглядом, хотела пройти мимо, но взглянула второй раз и приостановилась.

— А я вас не узнала. Здравствуйте.

— Здравствуйте.

— Что же вы за платьем-то не приходите? Давно уже готово.

— Да вот в больнице лежала. Только что вышла.

— Что так?

— Простыла.

— К нам кримплен поступил. Я вам на костюм оставила.